Сафьяновая шкатулка - [13]
— Ай, дураки, — сказал этот умник, — да неужели нельзя сперва хорошенько подумать, а потом уж за дело браться.
— О чем думать? — спросили гарихачцы.
— Ну, скажем, дотащите вы поле до реки, а как через реку перетащите?
— А ведь правда, — сказали гарихачцы, — как через реку перетащим?
Так это была или не так — не знаю. Сам я, кстати, тоже гарихачец, но когда мне говорят: «А, так ты из тех, что хотели поле через реку перетащить», скромно отвечаю: «Придумают же люди…» И историю эту я рассказал лишь затем, чтобы вы знали, с каким народом мне пришлось иметь дело, если учесть, что дыма без огня не бывает и что раз говорят, что тащили поле, значит, хоть частица правды в том есть — не могут же люди напраслину возводить на все село!
— Так как же, развалил он колхоз или не развалил?
— Кто развалил?
— Аваг, понимаете, ваш бывший председатель, я про него спрашиваю, понимаете, про А-ва-га, черт вас возьми!
— Нет, не развалил. Зачем ему разваливать? Что ему плохого сделал колхоз, чтобы развалить? Слава богу, жил в нем, как сыр в масле катался.
— Это в каком смысле? Воровал, что ли?
— Воровал? Ха-ха-ха! Ох, скажет же человек! Уморил же, ей-богу! Ну спасибо тебе, сынок, хоть посмеялись на славу! Ха-ха-ха!
— Да над чем вы хохочете? — не очень обиделся я, поскольку смех был искренний. — Разве я сказал что-нибудь смешное?
— Да как же не смеяться, чудак человек! Воровал, говоришь! Как тут не смеяться! Да он скорее у своих детей уворует и в колхоз притащит, чем из колхоза зернышко возьмет!
— Тогда за что же его сняли с председателей?
Гарихачцы задумались, потом сказали совсем неожиданное:
— А ты у него спросил?
— Спросил.
— Он тебе ответил?
— Ответил.
— Что сказал?
— Сказал: за то, что душу отдавал колхозу.
— Чью душу?
— Наверно, свою.
— А что тебе еще надо?
— А, — сказал я, — черт с вами! Не хотите говорить, и не надо! Без вас обойдусь. С вами не столкуешься, надо чугунную башку иметь, чтобы с вами разговаривать! Где это видано, чтобы с гарихачцами можно было по-человечески поговорить! Вам бы только поле перетаскивать с одного берега на другой!
— Ишь чего вспомнил, будто сам не гарихачец! Слушай, одну пару быков твой же дед погнал на правый берег, да еще как гнал! Впереди всех гнал, думал, ему больше достанется!
— Наверно, его надоумили такие же сукины дети, как вы! До свидания! — сказал я в сердцах и отошел от них. — Иначе бы он не погнал волов впереди всех! — крикнул я издали. — И вообще дед мой умер еще в Шуше!
— А наши деды умерли в Париже, что ли?
Я не ответил, даже не обернулся в их сторону, ну их, в конце концов, к черту! Сам не пойму, зачем мне втемяшилось узнавать, за что его сняли с председателей, этого Авага. Наверно, во мне гарихачская закваска говорила, не иначе!
5
Через неделю собрались почти все взрослые гарихачцы, собрались задолго до объявленного времени, не успев даже помыться и поесть. Мест в правлении не хватило, сельчане расселись кто где мог, на длинных, кое-как сколоченных скамьях, на полу вдоль стен, на подоконниках, а то просто стояли, прислонившись к стене. Сизый дым от толстых самокруток и чубуков плотным слоем висел над головами гарихачцев, женщины визгливо покрикивали на мужчин: «Слушай, перестань, дышать нечем!» Те отвечали какой-нибудь сальной шуткой — и взрывался веселый, чуть нервный от долгого ожидания смех. В помещении быстро темнело, одна из женщин зажгла электричество, потом принесла графин с водой и поставила на стол, покрытый закапанной чернилами красной скатертью. За столом уже сидела Ануш, местная учительница, — она обычно вела протоколы. В тесном для столь большого количества людей помещении стоял плотный, непроницаемый гул. Но когда с первых рядов поднялся Аваг и присел к столу, в помещении мгновенно утихло. Кто-то вполголоса, однако слышимо для всех, пошутил: «Похоже, председателем опять будет Аваг». В зале раздались смешки, кто-то из женщин сказал: «Типун тебе на язык!» У Авага заиграли желваки на скулах, но шутник, испугавшись, быстро поправился: «Я говорю — председателем собрания!» Получилось еще смешнее, смеялись уже все и не стесняясь.
Вскоре пришел и Арташес — ровно в назначенное время. Он тоже прошел за стол, положил картонную папку, которую держал под мышкой, и с ходу заговорил в наступившую тишину помещения:
— Вы уже знаете, товарищи, что на прошлой неделе мы у себя в правлении обсуждали этот вопрос. Что это за вопрос — вы тоже знаете. Мы решили провести в село воду. Средства на это у нас есть.
— А трубы какие будут? Опять глиняные? — подал голос дед Саак, бывший гарихачский мельник.
— Нет, Саак-апер, на этот раз они будут железные, — с улыбкой пояснил Арташес.
Дед Саак поднял руку. Арташес, не поняв этого жеста, обернулся к нему:
— Ты хотел еще что-то сказать, Саак-апер?
— Нет, это я голосую «за».
— Постой, до голосования еще далеко. — И снова к собравшимся: — Я должен предупредить вас, товарищи, что во время обсуждения этого вопроса в правлении два человека из шести выступили против моего предложения.
В помещении настороженно умолкли, затем Русагет Хачатур сказал возмущенно:
— Ара, у кого же это мог язык повернуться сказать против такого доброго дела, а? Он что, не гарихачец?
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.