Сафари - [107]
Извещенный о нашем приезде Батхун, наряженный в европейский костюм и колониальный пробковый шлем, встретил нас у входа в свой «дворец», напоминающий небольшую европейскую виллу. Перед домом был разбит сад, где в бассейне, выложенном пивными бутылками, плескались золотые рыбки. Оттуда через террасу, увешанную плетеными изделиями ремесленников-бангвакетсе, вход в приемную. Посреди комнаты стоит обтянутый слоновой кожей огромный стол в форме африканского континента, а рядом торшер из слоновьего хобота.
— Торшер не работает: в Канье еще нет электричества, — смущенно говорит Батхун. — Этого слона я убил, когда был помоложе, мне ведь уже за шестьдесят. Теперь и силы не те, и времени нет для охоты: я ведь и бизнесмен, да и к традиционным обязанностям вождя прибавились новые заботы.
— Какие заботы? — заинтересовался я.
— Правительство хочет уничтожить нашу власть, и я должен показать ему, что с нами еще рано разделываться, — взволнованно отвечает он. — Наследственная власть традиционных вождей, олицетворяющих в Ботсване племенную структуру, — это основа бечуанской нации. Уничтожить институт вождей — значит перечеркнуть обычаи и законы, по которым веками жил наш народ, одним махом передвинуть его в XX век. Правительство даже отказалось предоставить вождям отдельное помещение в парламенте. Но здесь, на земле бангвакетсе, еще уважают вождей, — заключил Батхун и пригласил меня выйти с ним на улицу.
Напротив его дома одетые в лохмотья африканцы сооружали нечто вроде сцены. В центре ее стояло свежевыкрашенное кресло, а по бокам — ряды маленьких скамеечек, какие обычно носят с собой африканцы, отправляясь в далекий путь.
— Здесь будет парламент бангвакетсе, — поясняет Батхун. — Это кресло — трон моих предков, скамейки — для вождей деревень и старейшин. Мы еще заставим правительство слушать нас.
Потом, вернувшись в Габероне, я узнал, что Батхун II и верховный вождь племени бакгатла Линчве возглавляют в парламенте оппозицию феодалов, сопротивляющихся попыткам правительства республики избавиться от традиционного влияния вождей, ограничить их власть над соплеменниками. Руководители республики справедливо убеждены в том, что власть феодалов подрывает единство нации, что раздробление страны на племенные вотчины, не связанные в экономическом отношении, тормозит развитие всей страны в целом.
Верховный вождь Батхун II отлично понимает те выгоды, которые в современных условиях сулит сохранение его традиционного титула. Его тридцатитысячное стадо «по традиции» бесплатно пасут рядовые соплеменники. Цены на землю растут, арендаторов делается все больше, а право распоряжаться землями бангвакетсе также принадлежит главе племени. В его собственности лавки, магазины, ремонтные мастерские и бензоколонка, из которой, кстати, он собственноручно заправил мой автомобиль, скрупулезно пересчитав полученные деньги. Батхун занимает также кресло председателя суда, а кто не поднесет лицу, от которого зависит судьба близкого человека, ценного подарка? Сейчас Батхун II слывет одним из самых богатых людей Ботсваны. Его имя я видел не только среди руководителей «Ботсвана мит комишн», но и в числе держателей акций большинства компаний страны. Не потому ли Батхун II противится тому, чтобы его народ «одним махом перенесся в XX век», что понял: при сохранении прежних порядков ему самому легче продвинуться из феодалов в буржуа?
Судьба Батхуна II — самый яркий, но далеко не единственный пример того, как племенная знать Ботсваны трансформируется в капиталистов. То же самое можно наблюдать и в других африканских странах, вставших на путь капиталистического развития. Вслед за вождями и феодалами тянутся правительственные чиновники, которые на свои непомерно большие оклады скупают племенные земли, скот, создают плантации и фермы, используя на них даровой труд африканской бедноты. А итог плачевный. Сокращающиеся за счет этого племенные земли не могут больше прокормить деревню. Все большее число крестьян-бечуанов уходит в поисках куска хлеба на заработки в ЮАР и Южную Родезию. Земельный голод становится в Ботсване все ощутимее.
Население промышленного города Лобаци едва превышает двенадцать тысяч человек, а чиновничьего Габероне приближается к пятнадцати тысячам. Но это не значит, что в Ботсване нет более крупных населенных пунктов. Один из географических парадоксов Ботсваны в том, что ее деревни по численности населения намного обогнали города. Вдоль редких рек и у колодцев десятилетиями растут огромные деревни, состоящие из тысячи дворов. Самой большой такой деревней с населением около пятидесяти тысяч человек считается Серове — традиционный центр крупнейшего бечуанского племени бамангвато.
От разбитой грунтовой дороги (асфальтом в Ботсване покрыто всего лишь пятнадцать километров), ведущей из Габероне на север, в сторону Серове, мы ехали по едва заметной пыльной колее. Однообразие саванны с редкими безлистными баухиниями и терминалиями изредка нарушается невысокими горами, где добывают пестрые полупрозрачные сердолики. Людей здесь почти нет, но скот, особенно медлительные коровы, зачастую становится серьезным препятствием для передвижения.
