Сафари - [103]

Первую остановку самолет делает в Мауне — единственном городе ботсванского севера. Смит отправился дальше, в Габероне, а я остался, поскольку был твердо уверен: в этом оазисе, созданном людьми среди песков и болот, обязательно можно найти что-нибудь интересное. Маун — это огромный крааль, несколько рядов конусообразных соломенных хижин, огибающих расположенный в центре загон для скота. Улиц здесь нет, между хижинами оставлены лишь узкие проходы, где в грязи копошатся голые дети. Иногда по краалю проходят вооруженные луками и копьями африканцы, волоча за собой окровавленные туши зебр и антилоп. Для обитающего в этих краях племени батавана охота, как и тысячи лет тому назад, остается одним из основных средств к существованию.

Чуть поодаль от африканских строений европейская гостиница и пивной бар — единственный «культурный центр» Мауна, где по вечерам собирается местный «белый бомонд». Главные завсегдатаи здесь — профессиональные охотники и ловцы диких зверей — саженные рыжебородые детины в костюмах «сафари», залитых свежей кровью только что подстреленных жертв. Здесь же можно встретить чиновников в пробковых шлемах, приехавших в эту глухомань из ЮАР или Англии в надежде скопить капиталец, визгливых девиц и длинноволосых американских парней, совершавших на мотоциклах пробег по пустыням Южной Африки. Но самым интересным посетителем этого бара, с которым меня познакомили, оказался Летсхолатабе Мореми I — верховный вождь батавана. Он сидел за персональным столом в окружении шумной свиты молодых парней, без устали подносивших ему все новые кружки пива.

Вождь с оксфордским дипломом

Современный африканский вождь — совсем не обязательно беззубый старец, увешанный амулетами и украшениями из ракушек или страусовых перьев. Двадцативосьмилетний Мореми — выпускник Оксфорда, а его жена получила образование в Швейцарии. Несмотря на свою принадлежность к старому феодальному роду, он довольно Трезво и критически смотрит на современную ботсванскую действительность и, как я впоследствии узнал в Габероне, слывет «левым» среди племенной верхушки республики.

— Не являюсь ли я, племенной вождь, анахронизмом, пережитком прошлого? — лукаво улыбаясь, повторил мой вопрос Мореми. — Сейчас у нас идет много споров по этому поводу. Правительство республики старается уничтожить институт вождей, ограничить их влияние на политическую жизнь. В те времена, когда моя страна была известна миру как английский протекторат Бечуаналенд, вожди восьми основных племен, составляющих народность бечуана, пользовались неограниченной властью, фактически они могли распоряжаться всеми землями и скотом, принадлежащим племени. Но после 1966 года, когда была провозглашена независимость Ботсваны, центральное правительство старается урезать нашу власть. Тем не менее среди населения деревенские и верховные вожди еще имеют очень большое влияние: к ним обращаются, как к судье, как к человеку, умеющему читать и писать, или просто за советом. Прежде чем изгонять вождей, надо прислать в ботсванские деревни судей, счетоводов, авторитетных чиновников, которых у нас еще нет. Так что, на мой взгляд, сама ботсванская действительность пока что определяет необходимость в вожде, пусть даже с ограниченными правительством правами. Поверьте, вожди в Ботсване сейчас вовсе не главная проблема. Есть куда более насущные задачи, требующие быстрого решения.

— Вот возьмите, к примеру, мое племя, — продолжал Мореми. — У батавана много скота, но мы бедны, потому что продать скот очень сложно. Дорог здесь нет, воды тоже, а до ближайшей железнодорожной станции добрых шестьсот километров. Пока скот перегонишь туда своим ходом, от него остаются лишь кожа да кости, многие животные умирают, заболев сонной болезнью. К тому же даже в городе продать коров не так легко, потому что они есть у всех, а денег нет почти ни у кого.

Я бы с удовольствием показал вам нашу землю, но, к сожалению, не смогу: завтра открытие парламента, надо лететь в столицу. Да на машине здесь и не проедешь. В гигантских болотах Окаванго, которые окружают Маун, вязнет самый сильный лендровер. Поэтому многие охотники-европейцы имеют собственные авиетки. Я узнаю, кто из них летит на север, в Окаванголенд, и попрошу показать вам эту землю.

Мореми сдержал слово. К концу вечера он подвел ко мне здоровенного рыжебородого шотландца.

— Боб Хэрри, — представился тот. — Завтра я лечу на самый север Окаванго, в Сепопа, где вчера охотился на бегемотов. Все зубы, клыки и ноги в авиетке не уместились и теперь мне надо вернуться за оставшейся добычей. Буду рад попутчику, тем более что вы — первый русский в этих местах.

Окаванго — река наоборот

— Окаванго — это настоящая ловушка для животных, созданная самой природой, — бойко разворачивая свой самолетик над Мауном, рассказывал Боб. — Когда в соседних Замбии и Намибии начинается сухой сезон, на эти болота переселяются огромные стада слонов, носорогов, буйволов, зебр и антилоп. Приходят звери и с юга, со стороны Макарикари. Через две-три недели после наступления засухи их скапливается огромное количество. А идти дальше некуда. Путь назад отрезан уже успевшей выгореть за это время раскаленной соленой пустыней, а впереди, в глубине Окаванго, — топкие, еще не успевшие высохнуть болота. Тут и наступает страда для охотников.