Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - [11]
А потом был банкет, описывать который по части яств опасно, безнравственно и художественно несостоятельно. Как ни опиши тушеных голубей враспластку или большую королевскую креветку, брюшко которой, полускрытое ворсинками, осыпано бисеринками розовато-белесых икринок (о, как они, лопаясь на языке и зубах, орошают нёбо брызгами острого соленого сока!) — как, говорю, ни опиши эти блюда, а заменить самих этих блюд даже самые мастерские описания не могут, а значит, для читателя здесь выйдет подлая органолептическая пытка. Поэтому ограничусь общей картиной торжества. Многие, конечно, подходили к Уду пожать руку. И он протягивал им ее, и все чувствовали, как по их ладони слегка скребет какая-то шершавая выпуклость на тыльной стороне ладони спонсора. Уд всегда в этот момент смотрел прямо в глаза человеку, любуясь его недоумением и последующим проблеском догадки. Уд явно гордился производимым эффектом, потому что руки людей напарывались, конечно, не на какую-нибудь тривиальную мозоль. Им давали соприкоснуться с настоящим бугром Венеры. И не было для Уда минуты более приятной за все торжество.
На его бугор напоролась, правда, ничего не поняв и не испытав, молоденькая репортерка, пишущая на темы искусства, культуры, меценатства и т. п.
— Ты кого представляешь? — спросил он ее.
— В смысле органа?
— Ну да.
— Я себя представляю, — ехидно ответила очень хорошенькая журналистка и отошла к какой-то знаменитости. Лапиков через пять минут доложил, что она обслуживает канал ТВ-6.
Мало-помалу алкоголь делал свое дело (выпивка была тоже от его фирмы, и ее выставили не скупясь), нестройный шум усилился, оркестр грянул Глена Миллера, в дальний угол залы, мимо камина, народ двинул на танцевальный пятачок, где под вращающимся зеркальным шаром и во вспышках проблескового прожектора дергались — вырываясь на миг из мрака и снова в него погружаясь и снова пульсируя на грани белого света и мглы — слитные головы мужчин и женщин, голые белые плечи, застывшие губы, банты на шиньонах, бликующие лысины, безумные подъятые вверх глаза… Стрельчато, игольчато стреляли по залу и по лицам блики зеркального шара, запечатлевая в мимолетном промельке тех, кто, оставшись за столами, ел и пил или стыло смотрел на танцующих. Про самих же танцующих близ проблескового прожектора можно было сказать словами Йетса: там танцора нельзя было отличить от самого танца.
— Смотри, как он на тебя пялится, — шепнул главный режиссер примадонне своего модного театра.
— Боже, что ему надо? — Примадонна, ее звали Юлия, заслуженная, популярная ведущая и пр., была, кроме всего прочего, держательницей вечернего питейного заведения, которое устроила в помещении театра на правах арендатора с согласия коллектива, дирекции и главного режиссера. Главный режиссер был сокомпаньоном Юлии. Она инстинктивно поправила высокую прическу, вслух сказала: — Уж не собирается ли он всучить нам свои напитки?
— Почему «всучить»?! Это сносные лицензированные напитки. Ликеры очень даже ничего, а скидки… Но! Неужели ты не понимаешь, что деловая пялка не отличается такой пылкостью.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Ты же разумная женщина.
— Боже мой, какой же ты циник!
Режиссер — глаза его смеялись — заговорил сквозь стиснутые зубы, чтобы их не услышали:
— Если бы он пялился на меня, я бы оказался на твоем месте.
— Мерзавец! — Она смягчилась, с простившей улыбкой взяла его за руку. — Он, между прочим, ничего.
— Хорошо говорит…
— Он мне знаешь, кого-то безумно напоминает, но никак…
— Подожди, если подвернется повод, скажи, что декорации для спектакля мы заказали английскому художнику и смета немного…
Тут к ним подошел сатирик, шьющийся на всех презентациях, и они замолчали. Сатирик считал, что его должны почитать всегда и в любом виде, даже когда он молчит и не выдает перлы, поэтому, уязвленный равнодушием к себе, он пожал плечами и отошел, не проронив ни слова. Актриса снова смотрела в сторону Уда.
— А что у него с головой? Она как-то пунцовеет у него…
— Там все нормально, дорогая. Я знаю. У него каким-то флейтистом работает наш бывший актер. Он рассказывал, что…
— Не забывай, я мать двоих детей, я не могу себе позволить, если он какой-нибудь извращенец.
— Тихо, тихо, — перебил ее, теряя терпение, сокомпаньон. — Не бойся. Он свято относится к женщинам.
— Это как? Не пристает, что ль?
Режиссер посмотрел на нее медленно и умно.
— Ну ты что?.. Наоборот…
И подтолкнул ее в направлении магната.
На той стороне Лапиков и Юджин тоже были заняты будущим альковным приключением шефа. Им было не впервой готовить мероприятие, очень и очень непростое, если учитывать некоторые сексуальные особенности Уда Кичхокова.
Половой орган так уродлив, что род человеческий давно
прекратился бы, если б люди не впадали в состояние одержимости.
Леонардо да Винчи
Уд стоял перед зеркалом и наблюдал, как примадонна направилась в его сторону. Он снова оглядел себя сквозь дымчатые очки, потеребил шейный платок, чуть взбив его, как взбивают волосы, провел рукой по темени, проверив, все ли в порядке. Он ощутил, как оживший бугор Венеры слегка карябнул белую плотную материю лейкопластыря. Сегодня он был доволен своей внешностью, но, главным образом, ему льстил успех его спича у женщин.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.