Сады и пустоши: новая книга - [145]
Вот этот сакральный полюс — это Святой Дух, та самая точка Смысла, которая является антитезой изначальному фундаментальному злу.
И вот я пришел к выводу, что только метафизическое трансцендентное Откровение, которое есть ислам, есть Откровение Святого духа, есть единственное, к чему можно обратиться и на что можно опереться в отрицании лжи Бытия.
Многие христиане в Серебряном веке были озабочены темой Третьего завета. В последующем такие деятели, как Эшлиман, Якунин, тоже об этом говорили. Что, мол, первый Завет — это завет иудеев с Богом, второй — Завет христиан, а третьего мы ждем. Мережковский об этом писал, Розанов, — да мало ли кто еще.
Какими же они были слепцами, если не видели, что третий Завет уже состоялся — и состоялся именно в исламе! Именно это и был Завет со Святым Духом, о котором они мечтали. Более того, это прямым текстом сказано в Евангелии: «…и придёт к вам утешитель, который пребудет с вами до конца времен»[267].
Для меня стало очевидным, что ислам и есть реальный Завет со Святым Духом, который конкретно в истории ислама выступает в образе Джабраила, принесшего Логос, и в этом Логосе содержится непостижимая точка, превращающая пепел и тлен вкуса богооставленности в абсолютное утверждение, в бальзам и вино трансцендентной правды, ускользающей от опыта, ускользающей от восприятия. Именно это является той вервью Всевышнего, за которую надо держаться.
Мне стало очень многое понятно. И я поставил перед собой вопрос: а можно ли использовать попутчиков? Где стратегия Духа?
Ясно, что исторический ислам — это стратегия Святого Духа в его борьбе с Бытием, в его борьбе с человечеством как с тенью Бытия. Но стратегия — это же методология борьбы. А какие можно использовать методы, если мы живем в конкретной ситуации? Мы же вброшены в мир.
Например, можно ли бороться, будучи мусульманином, радикалом, выступающим против Бытия, с конкретным проявлением системы в данном месте и в данное время, будучи национал-социалистом? Надеть чёрный мундир с серебряными молниями, сражаться за Райх, но имея в виду исламскую идею. Или, например, стать красноармейцем, махновцем, национал-социалистом, национал-сепаратистом, левым радикалом, марксистом. Радикалы же представлены очень многообразно. У нас же есть площадка для манёвра. Мы же не можем тупо дудеть в одну дуду. Это останется непонято, приведет к сектантской изоляции.
И тут я понял одну вещь.
Как только ты становишься игроком, который соглашается на предложенные игры, как только ты делаешь попутчиками своего проекта национал-социалистов или национал-сепаратистов, левых интернационалистов и прочих, — ведь все это проекты Бытия, — ты начинаешь союзничать с теми или иными диалектически оппозитными проявлениями бытия для борьбы с Бытием.
Но частный случай не может победить целое. Ты сразу занимаешь площадку, потенциально обреченную на поражение в силу своей частности.
Условно говоря, чтобы бороться с государством, ты идёшь в криминал и становишься бандитом. Это вызов государству. Но есть ли шанс у вора или бандита победить государство? Кончено нет. И в конечном счете мы видим, что преступность сходит с благородного пути «отрицалова», становится организованной преступностью, которая превращается в одно из отделений правоохранительных органов, выполняющим грязные поручения, не подходящие для носителей погон.
Так же дело обстоит и со всем остальным.
Я понял, почему салафиты так негативно относятся к ихванам, почему в исламе существует такое предубеждение к политическим играм, которые подразумевают адаптации политических методологий Запада — партии, выборы и всё подобное. За такими инициативами стоит оправдательная риторика самого позитивного свойства: а давайте, мол, где есть условия, воспользуемся возможностью и создадим партию, которая включится в политическую борьбу, ведь дальше на этой площадке мы сможем что-то такое исламское развить.
Это заведомо проигрышная позиция.
Салафиты совершенно правильно отрицают подобный подход, потому что ты просто идёшь к сатане, но вторичному, мелкому, иллюзорному, идёшь к «тени от тени». Ты начинаешь с ним сотрудничать, приобретать черты этой тени от тени, чтобы бороться с оригиналом, с могущественным сидящем на троне Люцифером. И становишься просто мелким чертёнком, который показывает кукиш, — причём показывает его тому, чьего когтя он не стоит, шерстинки с хвоста.
Понятно, что от отчаяния люди второго или третьего сорта, или, к примеру, лишенные статуса белые офицеры могут пойти в жиганы, но их путь — путь в расстрельный ров, путь в никуда.
Если мы думаем о победе, то быть попутчиком Райха, быть попутчиком ичкерийцев, басмачей, европейского сопротивления, суфийского сопротивления, консерватиного сопротивления, — это всё тупиковые пути.
Что же остаётся?
Существует веер совсем других тактик, которые не переходят на платформу приспособления к чуждым матрицам, чуждым гештальтам, на которых лежит откровенная печать онтологизма, откровенная печать Бытия.
Самым трудным уроком и самым очевидным в «педагогическом» плане является рассмотрение советского опыта, советской феноменологии в этом контексте: как быть мусульманину, который верит в Аллаха и действительно переживает ислам в его внутренней правде не как призыв ко всему хорошему против всего плохого, а именно как радикальное неприятие всего?
