Сад вечерних туманов - [15]

— Сколько же военных преступников в итоге действительно покарали? — спросил Магнус.

— В Сингапуре и Малайе — совокупно — к смерти приговорили сто девяносто девять… но всего сто были в конечном счете повешены, — сказала я, заглядывая в ванную, — очень светлую и полную воздуха, пол выложен в шашечку холодной черной и белой плиткой. У стены на когтистых лапах стояла ванна. — Я присутствовала всего на девяти повешениях до того, как уехала в Гиртон.

— My magtig[50], — Магнус был явно ошарашен.

Какое-то время мы молчали. Затем он открыл дверь рядом с буфетом и попросил меня следовать за ним. Позади дома вилась усыпанная гравием тропка, которая повела нас мимо кухни, пока наконец мы не вышли на широкую террасу с хорошо ухоженной лужайкой. Пара мраморных статуй стояла в центре лужайки, каждая на своем постаменте, обращенные лицами друг к другу. На первый взгляд они казались одинаковыми, вплоть до складок на одеждах, свисавших с постаментов.

— Купил их поразительно дешево у жены старого плантатора после того, как плантатор сбежал с пятнадцатилетней любовницей, — сообщил Магнус. — Та, что справа, — Мнемозина. Слышала о ней?

— Богиня памяти, — сказала я. — А кто другая женщина?

— Ее сестра-близняшка, само собой. Богиня забвения.

— Ну и как ее зовут?

Магнус пожал плечами, развернув ко мне пустые ладони:

— Понимаешь, люди не помнят ее имени.

— А они не совсем одинаковые, — заметила я, приближаясь к статуям. — У Мнемозины черты лица четкие, нос и скулы выдаются, губы полные. Лицо ее сестрицы размыто, даже складки на одежде не так четко обозначены, как у сестры.

— Какая из них, по-твоему, старшая из близнецов? — задал вопрос Магнус.

— Мнемозина, конечно.

— В самом деле? Она выглядит моложе, ты так не считаешь?

— Память должна существовать до того, как появляется забвение, — улыбнулась я ему.

— Или ты позабыла о прежней памяти? — Магнус засмеялся. — Пойдем. Позволь я тебе кое-что покажу.

Он остановился у низкой стенки, проходившей по краю террасы. Вознесенный на самое высокое плато на плантации, Дом Маджубы позволял беспрепятственно любоваться всеми окрестностями. Магнус указал на шеренгу елей примерно в трех четвертях пути до подножия холма:

— Вон там начинается владение Аритомо.

— На глазок — не так уж и далеко, чтобы пешком дойти.

Я даже прикинула, что у меня это заняло бы минут двадцать.

— Не верь глазам своим. Ты когда с ним встречаешься?

— Завтра утром, в половине десятого.

— Фредерик или один из моих служащих отвезут тебя.

— Я пойду пешком.

Заметив решимость, которую выразило мое лицо, он на мгновение умолк.

— Твое обращение застало Аритомо врасплох… не думаю, что он обрадовался, получив его.

— Это была ваша идея, чтоб я обратилась к нему, Магнус. Надеюсь, вы ему не сказали, что я была заключенной японского лагеря?

— Ты же просила меня не говорить. Я рад, что он согласился устроить тебе сад.

— Пока не согласился. Решение он примет после разговора со мной.

Магнус поправил тесемку повязки на глазу.

— Ты уволилась даже до того, как он определился? Довольно безответственно, а? Разве тебе не нравилось обвинять?

— Нравилось. Поначалу. Но в последние несколько месяцев в душе какая-то пустота появилась… ощущение, что я понапрасну трачу время. — Я помолчала. — И я просто взбесилась, когда был подписан мирный договор с Японией.

Магнус смотрел на меня, склонив голову набок, его прикрывавшая глаз черная шелковая повязка стала очень похожа на кошачье ухо.

— Он-то какое отношение имеет к цене на яйца[51]?

— Одна из статей этого договора гласит, что Союзные Державы признают, что Япония должна выплатить репарации за ущерб и страдания, причиненные ею во время войны. Однако, поскольку платить Япония не в состоянии, Союзные Державы отказываются от всех репарационных требований Союзных Держав и их граждан. И их граждан! — Я сознавала, что почти перешла на крик, но была уже не в состоянии остановиться. Такое облегчение — выбить пробку и дать излиться своим чувствам. — Так что, понимаете, Магнус, англичане сделали все, чтобы никто… ни единый мужчина, ни единая женщина, ни единый ребенок, кого пытали, держали в заключении, зверски убивали джапы… никто из них или их семей ни в какой форме не могли бы потребовать от японцев денежного возмещения. Наше правительство предало нас!

— Ты так говоришь, будто тебя это удивляет, — хмыкнул Магнус. — Что ж, теперь тебе известно, на что способны эти fokken Engelse[52]. Извини, — прибавил он.

— Я потеряла интерес к своей работе. Я грубила своим начальникам. Я собачилась со своими коллегами. Я отпускала уничижительные замечания по адресу правительства любому, кто готов был слушать. Один из слушавших меня оказался репортером из «Стрэйтс таймс». — Воспоминания об этом вновь вызывали половодье горечи. — Я не уволилась, Магнус. Меня уволили.

— То-то твой отец, должно быть, расстроился, — заметил он. Показалось или в самом деле сверкнул в его глазу озорной — и даже злой — проблеск?

— Он назвал меня неблагодарной дочерью. Он за столько ниточек потянул, чтоб я получила эту работу, а теперь из-за меня он потерял лицо.

Магнус хлопнул ладонями за спиной.