Сад утрат и надежд - [159]

Стелла увидела, как Джон Хорнер уставился на маленькую девочку, как он вздрогнул, жадно вглядываясь в ее черты. Улыбнулся и снова похлопал себя по карману, за которым билось его сердце.

– Привет, – сказал он. – Я Джон, а ты кто?

– Это Джульет, – сказала Стелла. – Моя внучка. – Она провела ладонью по лбу и сказала еле слышно и спокойно: – Пожалуйста, уходите сейчас же! Я не хочу вас видеть. – Она увидела смущение на маленьком лице внучки.

– Джульет, – сказал Джон, повернувшись к ней. – У тебя есть кукольный домик? Он стоит в Голубятне?

– Да, – ответила она, улыбнувшись ему. – Есть. Вы знаете его?

– Я играл в него, когда был ребенком. Я должен что-то положить в домик, что принадлежит тебе. Я привез это назад. Ты покажешь мне, где домик?

Джульет сунула руки в кармашки сарафана.

– Конечно, – сказала она. – Только обращайтесь с ним осторожнее. Он очень старый.

– Конечно, милая. – Он встретился взглядом со Стеллой. – Извините. Мне жаль, что так получилось. Прощайте, Стелла, – сказал он, но она покачала головой.

– Я хочу, чтобы вы просто ушли, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы ушли.

– Моя дорогая – мы не властны над прошлым. Мне очень жаль…

– Я хочу, чтобы вы ушли! – закричала Стелла, ее голос сорвался на последнем слове. Ее сын и его жена стояли за дверью с чашками чая. Они с тревогой смотрели, как маленькая Джульет повела старика к Голубятне. Стеллу захлестнула волна боли и ужаса. Все пропало, изменилось, рухнуло. Стелла снова вернулась в свой кабинет. Французские окна были открыты, сад в расцвете своей красоты. Она подошла к полкам, к дальнему углу, и достала потертую, красивую старинную книгу в твердом переплете – «Тысяча и одна ночь» – и сунула руку в освободившуюся нишу. Неловкими, сердитыми пальцами нащупала жесткий клинышек бумаги. Достала и увидела, какой ветхой стала эта бумага.

Дорогая Лидди.

Спасибо за твое письмо. На следующей неделе я забронировал место на «Валианте» и приеду, чтобы увидеть мою дочь и похоронить мою любимую. Больше я ничего не могу сказать. Но твоя доброта после всех этих лет молчания меня поразила.

Когда я вместе с Недом переделывал твой дом, я нарисовал на потолке в детской золотые звездочки. Они по-прежнему там? В детстве у меня висела под потолком мобильная конструкция со звездами – я запомнил ее на всю жизнь. Я любил лежать на спине и смотреть на звезды. Думаю, твои дети тоже любили это. Моя дочка тоже спит в той комнатке? Ты назвала ее Стеллой? Я представляю себе, как она лежит и смотрит на тот потолок. Ее мать была звездой; она ярко светила мне, ярче всех других. Она солгала мне – она поступила так из благих побуждений, – и почему только она верила в это? И почему я не смог разглядеть ее обман – ох, Лидди – ох, Лидди… мы остались с тобой вдвоем, и у меня так тяжело на сердце…

Дорогая Лидди, спасибо тебе – скоро я увижу тебя и это дитя, это чудо – ох, моя дорогая Мэри, как же она, должно быть, страдала и как много дала нам.

Я думаю только о тебе и малышке. Я буду рядом с тобой, как только смогу с Божьей помощью.

Снова: каштаны и цыплята,

ЛД.

Слезы капали из ее глаз на тонкую, сложенную много раз бумагу, капали между прорвавшимися сгибами на кожаную с позолотой тетрадь, на кресло, где мама сидела в тот день, когда папа рисовал ее… Стелла пошатнулась и схватилась за край стола. Зазвенели колокола. Свадьба закончилась, колокола звонили в телевизоре и в реальной жизни из церкви. Громкий, радостный перезвон. Слишком громкий.

Когда Стелла выглянула в окно, она увидела, что старик шел от дома по дороге. Там его ждали ее сын и его жена. Пускай они поговорят с ним, подумала она, успокаиваясь. Пускай познакомятся с ним сами. Они не знают, как мама трудилась, спасала своими силами этот дом, чистила дымоход, затыкала щели, чтобы не было сквозняков, заклеивала трещины, чинила шторы, подушки, полировала дерево. Они не знают, сколько в этот дом вложено женского труда, всегда женского труда.

Эскиз к «Саду утрат и надежд» стоял, как всегда, на мольберте в углу кабинета, там, куда давным-давно, после смерти Неда, поставила его мама. Стелла взяла кисть и золотую краску из детского набора, который она купила к приезду Джульет, и подошла к холсту. Она колебалась – неужели посмеет? Она понимала, что совершит грех, если это сделает. Она может сейчас выйти к этому человеку, извиниться, позвать его в дом. Она может открыть прошлое, посмотреть правде в глаза, жить свободно. Продать дом, продать его и уехать. Ее руки замерли над эскизом…

Потом Стелла быстро добавила падающую звезду, падающий на землю каскад золотых искр. Отошла, посмотрела на двух детей и на добавленную деталь.

– Это я, – сказала она вслух. – Я на картине. Теперь я тоже там.

Но тут же нахмурилась. Ведь это был всего лишь эскиз.

Она не видела, что на улице, в Зарослях, Джульет и Эв играли в прятки, носились по саду, и солнечный свет мелькал на их юных телах, словно тени крыльев пролетающих над ними птиц.

Эпилог

1919. Февраль

Дорогой Далбитти.

У тебя есть дочь. Ее имя Стелла.

Я солгала, когда отправила тебя в Оттаву. В то время я уже носила твоего ребенка, наше маленькое чудо. Я знала, что ты лишишься заказа, если твое имя появится в прессе в связи с бракоразводным процессом. Я знала, что ты никуда бы не поехал без меня, ведь ты такой. Я знаю по печальному опыту, что мы с тобой не сможем жить так, как нам бы хотелось. Разве что когда-нибудь, не сейчас, и поэтому я, словно героиня мелодраматического романа, пожертвовала собой ради твоего счастья.