Сад признания - [40]

— Он проводил сотни часов, занимаясь тренировками, обустраивая время и пространство до тех пор, пока не начинал слышать время, пока не замечал, что речь его — сама по себе, что речь его — исходит в мир вне его самого. Он утверждал, что болен «речизмом» — болезнью речи, что вечно нашептывает ему на ухо. В его животном нутре сидел зверь, в его чреве — голос, голос внутри. Он жил постоянно в мире языков, то есть был вовсе не уверен, что у него есть тело, совсем не уверен, что проживает в мире, менее всего уверен, что он — живое существо. Он жил растворенный в мире языков, он видел одни лишь входы и выходы, он видел язык и только язык, он видел мир, от человека освобожденный.

— Он говорил, что заставляет свой тлен приводить в движение живую плоть, чтобы затем услышать, как вещают сомкнутые уста мира. Когда он говорил, то звучали другие уста, произнося слова неведомого языка. Когда он выходил на сцену, ему казалось, что то входит человек, толкающий вперед эту сцену.

— Он не разговаривал ни с кем. Ему казалось, что он слышит язык только тогда, когда воцаряется тишина; он входил в язык только тогда, когда внутри него уже было пусто; он слышал молчание; он слышал людей и не видел, от кого исходят речи. В своем восхождении по кругу, в путешествии по спирали, в жизни автомата, в упражнениях на дыхание, в головокружениях, погружениях, постоянных порождениях сумел он так не во-время увидеть время.

— Пораженный бессилием, бросал он в мир частицы ритмизованных звуков, звук до, слоганы, глупые старые мотивы, туда-сюда и снова до. Ему так хотелось увидеть пир языка, призвать на пир те языки, о коих говорят, что они — мертвы. Он перестал слышать, он познал тщету, он призвал языки, он трижды позвонил в колокольчик своей головой. Как животное, стал он говорить на языке французском.

— Он говорил на языке, как животное, он пренебрег рассудком, он отказался от титула царя вселенной, который царь — потому что владеет речью. Он строго запретил себе давать чему-либо имя. Чтобы дойти до сути вещей, спуститься в эту самую суть, увидеть ее изнутри. Он свыкся с мыслью, что будет видеть вещи, но никогда не будет иметь слов, чтобы их назвать. Он отрекся от самой идеи называния. Вплоть до того, что все вещи, его окружающие, стали видеться ему на равном расстоянии, лишенными смысла, лишенными формы, лишенными содержания, неспособными к действию. Мир стал ему непонятен, потому что он отказался дать ему имя, отринул всякую возможность удержать его в руках. Свой язык он подарил вещам. Он не делал более различий между миром и собственной мыслью. Он был окружен внутренними предметами, нигде в мире не существующими; сам он был не от этого мира и не от сего. Всякое действие, стоило о нем лишь подумать, свершалось. Только мыслимое ведало свершение. Ему казалось, что он прикоснулся к чему-то запретному, что ему одному позволено было увидеть. Все стянулось в один узел; он почти потерял память, способность ориентироваться в пространстве, но взамен ему был дарован новый орган, новый орган чувства — глаз, чтобы видеть в ночи — зрение слепое, острое, сумеречное — черный, темный глаз.

— Вампе́рия! Отрекись от разума! Отступись! Взойди на вершину!

— Это страшно, это не имеет имени, я предпочел бы сего не совершать!

— Ни тела, ни головы, ни зрения, ни голоса, лишь импульс прикосновения.

— Он слышит язык без слов. Он танцует для того, кого здесь нет. Он танцует в пространстве, которого нет. Песня без слов, язык без слов, танец застывший.

— Затмение, слепая точка, черная дыра, сумеречное свечение, мрака наступление, обморок, пробел пространства и ощущения, чувства пробел, утратить язык, ядро, отречься от разума, вампе́рить, на опыте испытать, низойти во вздох, в воздушный поток, в дыру светового отверстия потока воздушного, поражение экспериментальное, дыры памяти, чувства пусто́ты, речевые ноты, речизм, вечное порождение, падение механизма воспроизведения, падение двигательной системы, я пишу без меня, словно танец, танца лишенный, я пишу, словно отреченный, я признаю свое поражение. Поражение, оно же — освобождение — от языка, от мысли. Без мысли, без идеи, без слова, без памяти, без мнения, не видя, не слыша. Я пишу ушами. Я пишу вспять. Я слышу все.

— Окончить прежде, чем наступит срок.

— Я всегда занимался литературой не как интеллектуальной деятельностью, я относился к ней как к лекарству от слабоумия.

— Слова — единственные тела, что существуют самостоятельно, подобно человеку, потому что животных не существует. Есть только, на метровой глубине, сфера вокруг шара земного, с землей же внутри, словно полый центр, словно белая нутрия. Это — телесная сфера выговоренных и произнесенных слов. Все думают, что эти слова уже не здесь, что использовали их уже, бросив однажды в мир, но они здесь, навеки, как языковая оболочка вокруг земной планеты, как тело небесное и говорящее. К миру приплюсованное. Которого никогда не должно было быть. Потому что человек никогда не должен был говорить. Потому что, если бы все было, как должно, если бы эволюция шла своим ходом, начиная с безрукой рыбы и кончая млекопитающими о четырех конечностях, если бы все произошло, как и должно было произойти, без помех, человек никогда бы не заговорил и никогда никто не посмел бы даровать ему язык. Одинокий, он прошел бы весь свой звериный путь, он прожил бы свою автоматическую жизнь молчащего зверя, он бы исчезнул. Но, по роковой случайности, ему был дарован язык. И язык отделил его от всех остальных. Те, кто придут после нас, будут уже не