Сад признания - [14]

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Мы прислушиваемся к нашему животу в его глубинном бормотании, но если мы тихонько войдем туда, куда он нас приведет?

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Наверняка существует еще проход сквозь смерть, и он — в отверзаемых устах[68]. Я жажду видеть. Разинь же пошире дыру, откуда мы все вышли! О, как велики губы отверстия того, где вы жили. И вот теперь — вы — навеки — с разинутым ртом и вашей мыслью о былом.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Истинная любовь только тогда жива в нас, когда мы глубоко спрятаны и для внешнего мира закрыты. Потому что мы — словно две лопнувшие мишени, из лучшего мира пришедшие.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Это верно: истинная любовь царит в нас, когда, с отрубленными головами, брякочем мы песнями своими в надежде на неведомые миры.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Подобно тому и истинная радость снисходит в нас каждый раз, когда прислушиваемся мы в могиле к истинному умиранию Божества.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Преступление свое мы совершили своими устами и отверстиями, отверзя их. Такими были и наши первые родители, когда решили они умертвить самих себя, чтобы в детях своих стать собственными своими отцами и матерями.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

В любви есть преступление, нам неведомое.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Да, совокупились мы, чтобы стыдно стало двум древним ликам мира, разъединенным между собой.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Расскажите же.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

«Приди, — сказал он мне, — ибо я хочу содеять с тобою срам». И свершали мы срам до наступления утра.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Когда в последний раз вдвоем вы совершали срам?

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Осудительно высоко задирали мы ноги свои и треноги свои нашей опорно-двигательной системы; а затем сквозь отверстие диагонально замкнутого тела выходили мы на изнанку мысли. Мы находимся в мире, которого могила — одна лишь видимость, и все же неглубока она и все более спрятана. Смерть где угодно, например, в этих булыжниках, брошенных в тебя. Смерть — это любой из камней, брошенных в него: и он удаляется, стоит лишь ее схватить. Из Чего составлен мир.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Теперь, когда вы смотрите на этот мир пристально, он кажется вам абсолютно кругообразным.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

На сегодняшний день мы имеем всего лишь три дыры из множества возможных, в которые можно самоуглубляться, но две из них наглухо закупсорены зеркалом, о коем нам ничего не ведомо. Здесь, в этом вместилище смерти, мать моя неожиданно сказала мне: «Погодим глядеть в это вместилище смерти». На следующий день наступил черед отца, и он сказал: «Пойди на улицу опрокинутых табличек и скажи им, что сотворение мира залито кровью». И мир ответил: «Дети, дети, спите же отныне в океане крови». Все кончится тем, что кровь человечества притечет притоками и мы обернувшись глаголя сможем отныне предчувствовать то, во что она выливается. Почему вы смотрите на меня в месте, называемом здесь? Какими дырами, живущими в твоей голове, ты все еще думаешь, что видишь меня?

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

То внутренние ваши зеницы, что видят язык, в коем обитаете вы: остальная часть вашего тела умирает, как окровавленный мир, что томится в ожидании пред вами.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Если биением черепа взрывались бомбы вдали, то случилось это потому, что земля родилась из числа Один, произнесенного в смехе и упавшего с гробницы Дитяти Лепетушки.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Мысль, изреченная вами, не есть моя мысль.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Что есть твоя мысль?

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Мнение мое таково, что тело мира опасно посмертно. Ибо здесь — жить на языке смерти означает выживать на языке жизни. Я смогла избежать части ошибок основополагающих, бывших следствием последствия.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

Включите на полную громкость вашу последнюю сентенцию. Вы сами — часть земли, в которую вас закопают. А может, произнесите-ка ее еще раз.

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

Частица материи произошла в нас от частицы света, подвешенного вне пространства, которое мы углубляем.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

О чем говорит теперь потолок потолка?

ЖЕНА СЕМЯИЗВЕРГАЮЩАЯ:

«Пришло время упокоиться». В нашем средоточии — дыра, сквозь которую мы более не можем глаголить, ибо совсем вскоре мы опорожнимся ею, так что никто более не сможет ее услышать и мы сами забудем о ней. У исхода твоих рук пространство, но нам не дано его удержать. В нашем средоточии мир, который, глаголя, мы называем олам.

ЗЕМЛЯНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕК:

С давних-давних пор тело мое уже не причиняет боли мне, но я испытываю боль от своего тела как от пространства.

ГОЛОС-ТЕНЬ:

Они живы здесь все, в этом цветном кубе: в какой-то другой пьесе Работяга Анемоскоп пальцем проводит по обоим берегам Вспяченной Реки; а где-то лакает Дитя Напала, царапается Мальчик-с-Пальчик, на шпеньке поворачивается Младенец Пурим, упражняется в унынии Онисий, наматывается на самого себя гробовщик Пестуарий-Макогоненко, Матушка Матрица угадывает действие моторного вагона, рыцарь Колесованного Слова собою опровергает идею человеческого присутствия. В другой пьесе Иоканан Плохиш-Плюшевый ищет в присутственном месте своего брата, Младенец Грамматиков прислушивается к бегу утекающих фраз, тихо покачивается Нене́т Совкохозяйственный, описывает круг лиходельник Струмилло и его пес Юфть; на берегу реки Лужесно Младенец с Голгофы воображает себе, как лжет Младенец Натяуповахомский; на берегу реки Буюн-Узун мелет свой вздор Младенец Молекулярий, сцепляются в клубке и укусе Младенец Мясомясничий с Младенцем Мясомясничим, Аналав Убей-Цель плотью своей строжайше осуждает плоть, засыпает Младенец Внутримясолавочный; Иоканан Сумчатый наблюдает за тем, как от тела его отделяется его двойник, Человек Земли вспоминает, что и он когда-то бывал здесь.