Сад нашей памяти - [96]

– Прошу вас, только не рассказывайте об этом мужу! – с отчаянием взмолилась девушка.

– Почему же? Пусть знает, что собой представляет Малкольм Картер.

– Малкольм грозился: если я кому-то расскажу, то меня ждут еще бо2льшие беды. Я не хочу, чтобы меня отсюда высылали.

Оливия вовсе не была наивной. Если бы где-то слова Сэйди рассматривали против описания случившегося, все бы, разумеется, приняли версию Малкольма, а не Сэйди. В подобной ситуации для таких девушек, как Сэйди, реальный мир был несправедлив и жесток.

– Отправляйся домой, Сэйди, и расскажи своей маме, что с тобой произошло. Тебе необходима ее помощь.

– Она выгонит меня из дома.

– Скажи, твоя мать – хорошая, добрая женщина?

– Естественно. Она же моя мать!

– Тогда, поверь, она тебе поможет. Она тебе сейчас очень нужна.

– Но я не хочу этого ребенка!

– Теперь это уже не имеет значения. И как бы несправедливо это ни звучало, но тебе, пока ребенок не родится, следует держаться подальше от городской жизни. Не будь ты такой малолетней, кто-нибудь уже бы непременно это заметил.

– Я стала носить штаны своих братьев, потому что собственные на мне уже не застегиваются.

– В твою пользу еще, что на носу зима, – сказала Оливия. – Люди в это время больше сидят по домам и мало общаются.

– А как же продукты? Мне же приходится ездить за ними в город!

– Я привезу тебе все нужные продукты.

– А что насчет Малкольма? – Лицо у Сэйди побледнело и напряглось от страха.

– Оставь его мне.

– И как вы хотите с ним поступить?

– Пока что не решила, – покачала головой Оливия.

* * *

Пока Оливия ехала в Линчбург, из головы у нее не выходили Сэйди и ее дитя. Ведя машину в одиночестве, она поймала себя на том, что старается предугадать каждый изгиб дороги. Несколько раз она ошибалась с поворотом и вынуждена была разворачиваться. Один раз она оказалась на высоком холме, и ей пришлось там очень нелегко. Однако она продолжала ехать дальше и где-то в два часа пополудни припарковалась наконец возле Линчбургской больницы.

Глядя из машины на это заведение, Оливия испытала ощущение безысходного мрака, исходящего от этих кирпичей и скрепляющего их раствора. И все-таки ее муж был хорошим человеком. Она видела искреннюю доброту в его глазах.

После того как к ней наведалась Сэйди, Оливия стала подробнее расспрашивать Эдварда об этом заведении и допытываться, почему он выбрал именно такое место работы. Он поначалу всячески увиливал от ее настойчивых вопросов, но в конце концов сказал единственное: «Если не я – то кто ж еще?» Тогда, как и сейчас, она всем нутром ощутила, что за этими суровыми кирпичными стенами происходят совершенно ужасные вещи.

Оливия поставила машину на стояночный тормоз и заглушила мотор. Дотянувшись до сумочки, она раскрыла пудреницу с зеркальцем, чтобы проверить макияж и прическу. Освежила красную помаду и даже подвела губы. Наконец, поправив воротничок, она открыла дверцу и поднялась из машины. Тщательно расправив юбку платья, Оливия достала с заднего сиденья корзинку с ланчем. Глубоко вздохнув, она вновь поглядела на мрачное, безрадостное здание. Почему-то оно напомнило ей старый чердак, забитый ненужными вещами, которые невозможно просто выбросить.

Наконец Оливия решительно подошла к двери в больницу и позвонила. Изнутри послышались гулкие шаги, и дверь открыл мужчина с узким и строгим лицом. Оливия приподняла корзинку для пикника и, выдавив улыбку, приблизилась к стойке регистратуры, за которой сидел старичок в темном потертом костюме.

– Я Оливия Картер, – произнесла она. – Мне нужно повидать своего мужа, доктора Эдварда Картера.

– Да, мэм. – В мужчине за стойкой явственно боролись нерешительность и любопытство. – А доктор Картер знает, что вы должны прийти?

Как и в первый ее визит в это место, Оливию поразил дух нечистого белья и тот особенный, затхлый запах, что напоминал ей лондонскую больницу в пору немецких бомбежек. Как бы она ни отмывалась, ни оттиралась мочалкой после дежурств в приемном отделении, от этого жуткого безнадежного запаха отделаться не удавалось.

– Нет, не знает, – ответила она старичку. – Это сюрприз. И прежде чем вы сообщите мне, что он на операции, я скажу, что знаю, что все операции у него заканчиваются к двум часам.

Старичок взялся за черный телефон, поднес трубку к уху и, крутанув согнутым пальцем диск, набрал ноль. Затем девять. Далее два.

Заслышав из дальнего конца коридора длинные гудки, Оливия почувствовала, что вся недавняя бравада и решимость в ней приутихли. Эдвард, разумеется, будет рад ее увидеть. Но он сразу же поинтересуется, как она сюда добралась. И тогда ей придется признаться ему, что она умеет водить машину, что за рулем она не в первый раз и что именно она в ответе за ту аварию, которая у них случилась вместе с Сэйди.

Между тем старичок покивал и повесил трубку.

– Он сейчас спустится. Вы пока можете присесть.

Оливия прошла к небольшим деревянным стульям и села, поставив корзинку на колени. В вестибюле было тихо и пустынно, никто не ходил, не суетился, что было бы вполне ожидаемо в обычной больнице. Там стояло какое-то жуткое затишье, как в те мгновения, когда в Лондоне закрывались двери бомбоубежищ и все сидели, затаившись, ожидая нового града бомб.