Сад господина Ничке - [29]

На следующий день, перед обедом, как раз накануне отъезда к дочери, Ничке получил возможность окончательно уладить этот вопрос, который стоил ему столько нервов. Госпожи Рауш дома не было, она уехала в город за покупками, а Ничке потихоньку собирался в дорогу, укладывая в чемодан какие-то мелочи, когда вдруг раздался звонок. Ничке выглянул в окно и увидел перед своим домом большой серый «мерседес», а возле калитки офицера в мундире летчика. Ничке нажал кнопку, офицер толкнул калитку и легким шагом направился к крыльцу. В левой ладони он держал сложенные перчатки, а правой делал движения, словно бы с кем-то разговаривал или напевал какую-то мелодию. Ничке снял халат, надел пиджак и открыл входную дверь.

– Я имею удовольствие видеть господина Рудольфа Ничке?

– Да. Чем я могу быть вам полезен, господин полковник?

– Разрешите представиться – фон Тристенгауэр.

– Ничке. Очень приятно познакомиться. Заходите, пожалуйста, прошу вас, – добавил Ничке, ибо гость стоял, видимо, ожидая приглашения.

Полковник вошел, положил перчатки в фуражку и оставил ее в прихожей на столике.

– Чем могу служить? – еще раз спросил Ничке, когда они расположились у него в комнате, и придвинул к гостю коробку с сигаретами.

– Благодарю вас, я не курю, – сказал полковник, встав и слегка щелкнув каблуками.

Ничке не без некоторого удовольствия отметил про себя, что у этого молодого человека, которому в конце войны было не более двадцати лет, – а теперь он уже полковник, – хорошие манеры. Он производил впечатление человека сосредоточенного и вместе с тем по-юношески робкого и застенчивого. Впечатление это помогло Ничке избавиться от чувства неприязни или даже враждебности к человеку, о цели визита которого он сразу догадался. Он скорее почувствовал к нему нечто вроде симпатии, если не благодарности, и мог слушать речь молодого офицера с вниманием и без предубеждения. Все, что он от него услышал, касалось права распорядиться полоской земли шириной в сорок пять сантиметров, лежащей на глубине полутора метров под поверхностью сада господина Ничке, – права, которого Ничке не хочет предоставить германской армии.

Ничке узнал также, что дело, заставившее полковника прийти к нему, имеет огромное значение для обороны и будущего страны. В траншее, рытье которой, как это признал сам полковник, столь грубо нарушает право собственности господина Ничке, будет проложен кабель, необходимый для питания военной аппаратуры, устанавливаемой на огороженном проволокой, заброшенном и заросшем сорняками участке. Попутно полковник заметил, что протекающий за оградой сада господина Ничке ручей, не доставляющий удовольствия ни своим видом, ни запахом, будет при проведении работ во внеочередном порядке отведен в бетонную трубу и засыпан землей. Впрочем, полковник пришел не ради этой вонючей канавы, а по серьезному делу: он пришел попросить господина Ничке оказать важную услугу государству и народу. Времена меняются, сменяются правительства, уходят люди. Но есть еще нечто, что стоит над временем и правительствами, над политикой и человеческими страстями, именно оно заставило немцев приносить жертвы, которые повергли в изумление весь мир и дали им возможность выходить победителями из любого положения. Разве каждый из нас, немцев, не был готов всегда, когда этого требовала история, отказаться не только от какой-то части, но и от всего своего имущества и отдать даже жизнь ради идеи, которая столь лапидарно выражена в поговорке: «Gemeinnutz gent vor Eigennutz».[3] Времена меняются, и вот представитель германской армии приходит к гражданину Рудольфу Ничке – не с требованием, а с просьбой. Не как насильник, а как проситель…

Молодой полковник на минуту умолк, словно бы измученный речью, которая так нелегко ему давалась. Он и в самом деле говорил не очень складно. Вся эта трескучая и, как казалось, неотразимая риторика, к которой прибегали ораторы двадцать лет назад, действительно давалась ему с трудом. Спустя некоторое время полковник спросил:

– Вы были в армии во время войны?

– Да. Очень немногие немцы не были в армии. Пожалуй, только те, которых тогда уже не было в живых или которые еще не родились… – пошутил Ничке.

– А простите, в каком звании?

– Обер-лейтенанта.

– Господин обер-лейтенант Рудольф Ничке, полковник фон Тристенгауэр не приказывает вам, а просит вас…

Госпожа Рауш два раза в неделю посылала письма, в которых коротко сообщала обо всем, что происходит дома и в саду. Так Ничке узнал, что земляные работы продолжались всего лишь день, а ущерб, нанесенный саду, был не так велик, как он предполагал. Правда, две яблони пострадали, но одну из них, пожалуй, можно считать спасенной, и все это благодаря господину Копфу, который собственноручно произвел соответствующую обрезку корневой системы и кроны, штамбы обложил мхом, обвязал веревкой и велел ежедневно поливать деревья и увлажнять окутывавший их стволы мох. Одна из яблонь, за которой столь заботливо ухаживал господин Копф, уже дала новые побеги, и господин Копф заверил, что она будет расти. Весьма возможно, что и георгины не погибнут. По мнению господина Копфа, если будет долгая и теплая осень, то они могут расцвести еще в октябре и даже в ноябре. Со дня отъезда господина Ничке госпожа Рауш уже трижды собирала помидоры. Они были довольно хорошие. Как-то раз она уступила два килограмма госпоже фон Домерацки (деньги в буфете на кухне), а часть помидоров законсервировала. Последний сбор ждет господина Ничке. Госпожа Рауш разместила помидоры в подвале на газетах, чтобы задержать вызревание.