Сад господина Ничке - [27]

– Ну и выбрали мы себе тему для разговора! Видно, путешествие это пошло вам не на пользу, господин Ничке. Вы не только простудились, но еще испортили себе настроение. Где это вы странствовали?

– Так, разные неприятные семейные и имущественные дела.

– Да, это вещи малоприятные, – сказал Копф и задумался.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла госпожа Рауш. Она была одета по-праздничному – в голубом платье, в белом с кружевами переднике. Госпожа Рауш спросила, не желают ли господа кофе или чаю? Копф попросил налить ему не очень крепкого чая, господину Ничке госпожа Рауш посоветовала выпить кофе со сливками и спросила, что ему подать на полдник – гренки с маслом, бисквит или песочное пирожное? Она напомнила также господину Ничке, что пора измерить температуру, Копф рассматривал в это время написанный масляными красками пейзаж, изображающий покрытые снегом Альпы с домиком на первом плане. На крыше домика лежали тяжелые камни, вокруг на зеленом лугу цвел шафран. Потом он стал разглядывать вышитые серебряными нитками на черном шелке строки из Священного писания: «Останься снами, ибо уже приближается вечер и день клонится к закату…» – и наконец остановился возле тусклой, пожелтевшей фотографии, изображающей молодую женщину в длинном платье. Женщина сидела в парке на скамейке. Он спросил:

– Это фотография вашей жены?

– Да.

– Видно, была красивая женщина?

– Очень красивая. Красивая и добрая. Я пережил с ней немало прекрасных минут, – сказал Ничке и почувствовал в правом глазу крупную, горячую слезу, которая, однако, не скатилась по щеке, а каким-то непонятным образом протекла прямо в горло.

– Оба мы, господин Рудольф, пережили с нашими женами немало прекрасных минут, – вздохнул Копф и замолчал. Он постоял еще минутку, вглядываясь в фотографию госпожи Ничке, пока его внимание не привлекла фотография семи– или восьмилетнего мальчика в коротких штанишках и матросской блузе; со скрипкой в руках он стоял у колонны, обвитой гирляндами из роз. Копф спросил с интересом:

– А мальчик со скрипкой – это вы?

– Вроде бы я…

– Значит, вы играете? – обрадовался Копф.

– Учился, но уже давно не держал скрипку в руках. А сейчас вообще не играю.

– Какую же скрипку вы играли?

– Вторую.

– Да вы, господин Ничке, просто находка! Я уже два месяца ищу вторую скрипку для нашего квартета!

Ничке вынул термометр и зажег ночник: 87,6. Ну, что за температура – не болен и не здоров! Ему пришло в голову нечто нелепое: нужно притвориться, что ты болен сильнее, чем на самом деле. Это поможет избежать других несчастий, даст возможность притаиться где-то в стороне, вдали от всех этих бед и пакостей, непрестанно преследующих нас в этом мире.

– Сколько? – спросил Копф.

– Тридцать восемь, – ответил Ничке и, погасив свет, стряхнул градусник.

– Отлично! Через три дня на прогулку, а через недельку мы уже устроим первую репетицию квартета! Вы знакомы с фон Домерацки?

– Нет.

– Он живет напротив вас. Очень симпатичный и культурный пожилой человек. Он играет на виолончели, судья Тренч взял бы альт, я первую, вы вторую скрипку и – па-па ри-ра-ри-ра пам-пам… – Компф дирижировал одним пальцем, многозначительно улыбаясь господину Ничке. Напевал он какую-то знакомую мелодию, кажется, Гайдна.

Копф, однако же, оказался оптимистом. Господин Ничке болел гораздо дольше, и был даже день, когда он почувствовал себя так плохо, что госпожа Рауш была вынуждена тут же утром побежать за доктором. Температура поднялась значительно выше, чем этого хотелось самому Ничке, и упала только после серии уколов. Ничке еще и потом долгое время чувствовал себя очень неважно и, что самое скверное, стал страдать бессонницей. Он не мог уснуть до четырех, пяти часов утра, ворочался с боку на бок, слышал шум всех проезжавших ночью поездов и электричек, иногда даже далекий бой часов. А когда наконец под утро удавалось уснуть, ему снились какие-то дурацкие, запутанные и мучительные сны, после которых он просыпался весь в поту, а сердце колотилось так, словно он только что прибежал откуда-то издалека. Видно, болезнь, а может быть, и лекарства, которых он принял великое множество, всколыхнули в его мозгу какие-то пласты старых воспоминаний; так, например, ему несколько раз приснилась мать, которую он едва помнил, потому что она умерла, когда ему было всего шесть лет. Ему приснилось, что он вместе с матерью оказался в маленькой еврейской лавчонке; они покупают соломенную корзину для белья, и хозяин лавчонки дает ему розовый леденец, а мать снимает блузку и обнажает белую грудь. Одна грудь матери вдруг начинает расти, делается все больше и больше, покрывается жилками и пятнами и постепенно превращается в отвратительное месиво кровавых внутренностей. Потом мать исчезает, ее как будто ветром сдуло, а он бежит по улице, влетает в какие-то ворота и приподнимает железную крышку бетонного мусорного ящика, влезает в него и захлопывает крышку. Он должен спрятаться от отца, так как совершил некий поступок, какой – не помнит, знает только, что его ждет наказание, ужасно боится и чувствует себя очень несчастным. Он даже уверен, что это не он совершил тот поступок, а кто-то другой, сидевший внутри него нехороший мальчишка, но отец не поймет и не даст ему это объяснить.