— Я благодарен тебе, Кратет, — сказал Эпикур, когда к Кратету, обступая его, подошли его ученики и рабы.
— Пустое, — ответил Кратет. — Я давно не люблю чванливого Антигона. К тому же мне очень не хотелось плестись с процессией в Акрополь. О тебе же, Эпикур, я думал меньше всего.
— Благодарю и тебя, Стратон, — сказал Эпикур, ответив на слова Кратета вздохом сожаления.
— Достаточно того, что ты поблагодарил Кратета, — ответил Стратон, усаживаясь на носилки, которые держали рабы. — Мне и Антигон надоел, и все вы. И вот славно, что мы расстаемся: Кратет — для бесплодных мечтаний, Зенон для сидения в Стое, ты — для Сада. Никто из вас не служит науке.
— И тебе, Зенон, спасибо, — сказал Эпикур. — Спасибо за молчание. А все-таки, что же нашептывает тебе судьба? Что будет со всеми нами?
— Что должно быть, то и будет, — ответил Зенон. — Судьба открывается мудрым, но не любит болтунов. Прощай.
— Послушайте и меня, — сказал Эпикур. — Не будет истины на земле, пока одни философы цепляются за судьбу, другие — за богов, третьи — за иные потусторонние силы. Всем надо держаться за человека, которому в этом мире противостоит лишь одно — невежество. Мы все это почувствовали, глядя на Антигона. И были друзьями. Жаль, что так недолго.
На этом философы расстались: Стратон, несомый рабами, отправился в Ликей, Кратет — в рощу Академа, Зенон — в дом, который стоял близ Расписной Стои, Эпикур — в свой Сад. Факелы, которые были в руках сопровождающих их друзей и рабов, вспыхнув рядом, на площади у дома Антигона, поплыли в разные стороны и вскоре затерялись среди домов, укутанных безлунной ночью Афин.
Перед тем как лечь, Эпикур вписал в книгу «Главных мыслей» такие слова: «Не вступай в спор с тираном и не участвуй в делах его. Тиран не ищет в споре истину, а навязывает свое мнение другим. Дела его стоят того же, чего стоит его мнение в сравнении с истиной».
Потом он погасил пальцем огонек плошки и лег, укрывшись старым гиматием. Ему следовало бы уснуть, но сон не шел: не утихала тревога за судьбу Колота. И мысли, навеянные недавней беседой с Антигоном и философами, не давали покоя. Это были мысли, которые он не успел или не смог высказать, и он жалел об этом, осуждал себя за медлительность и несмелость, наверстывал упущенное в воображаемой беседе, не находя сил остановиться и ругая себя за эту бессмысленную изнуряющую игру. Уснул только под утро, погрузившись в запутанные и пугающие сновидения; ему чудилось: то будто он проваливается куда-то и летит в кромешной тьме, то будто сжигают его на погребальном костре, то будто Колот возвратился без головы. Он обрадовался, когда Мис разбудил его, но, увидев печальное лицо Миса, почувствовал боль под сердцем от дурного предчувствия.
— Заболел Метродор, — сказал Мис, стараясь казаться спокойным. — У него небольшой жар, но он бредит. И все время зовет тебя, Эпикур.
— Где он? — спросил Эпикур.
— Мы перенесли его в комнату Аристобула, там спокойнее и прохладнее. Жена его Леонтия противилась, но мы с Гермархом и Никанором настояли…
После смерти брата Аристобула его комната пустовала, и Эпикур подумывал уже о том, не перебраться ли ему самому туда: из окна комнаты Аристобула был хорошо виден виноградник и вершина Гиметта, откуда по утрам вставало солнце. Эпикуру же нравилось вставать вместе с солнцем, — трудно придумать для себя лучшее правило.
Эпикур поспешил к Метродору. Его встретила встревоженная жена Метродора Леонтия.
— Беда, — сказала она, припадая лицом к груди Эпикура.
— Еще не беда, — ответил Эпикур. — Еще не беда. — И, отстранив ее, вошел к Метродору.
Леонтия вошла следом за ним, затем появились дочь Метродора Феодата, Идоменей, Никанор и Гермарх.
— Что с тобой? — спросил Эпикур, склонившись над Метродором, глядевшим на него печально и вполне осознанно.
— Простудился, должно быть, — ответил Метродор, тщетно пытаясь улыбнуться.
— В такую-то жару?
Метродор сделал виноватое лицо.
Эпикур положил ладонь на его лоб, и у него снова кольнуло под сердцем — Метродор был горяч, как камень на солнцепеке.
— Всем выйти, — сказал он, обернувшись. — Всем выйти немедленно и без моего разрешения не входить.
— Ты думаешь… — всхлипнула Леонтия, — ты думаешь?..
— Всем выйти, — повторил свой приказ Эпикур.
— Зачем ты прогнал их? — спросил Метродор, когда все ушли.
— Я хочу послушать тебя, а они только мешали бы, — ответил Эпикур. — Что ты чувствуешь? Где болит?
— Здесь, — ответил Метродор, коснувшись рукой груди против сердца. — Здесь жжет так, словно сюда воткнули горящий факел.
— Когда это началось?
— Ночью, Эпикур. Я проснулся среди ночи и не смог встать. Сказал об этом Леонтии, она разбудила всех… Наверное, простудился…
— Всходит солнце, — сказал Эпикур. — Посмотри. — Он помог Метродору приподняться. — Красиво?
— Хорошо, — ответил со вздохом Метродор. — Чисто и прозрачно все. Я простудился?
— Похоже, что простудился. Я сейчас велю позвать асклепиада Перфина, пошлю за ним кого-нибудь.
— Асклепиад Перфин умер, — сказал Метродор. — Я не хотел тебе об этом говорить… Когда все умирали… Я искал Колота и зашел к Перфину. Жена и дети живы, а он умер. Опусти меня, — попросил Метродор, — тяжело дышать…
