, сведения для которой поэт, надо думать, почерпнул во сне. Ученичество для Эпикура закончилось в тот день, когда он спросил у отца, из чего возник Хаос. Отец, по своему обыкновению, читал ученикам Гесиода. И когда произнес слова: «Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а следом широкогрудая Гея…», Эпикур спросил, дерзко прервав отца: «Откуда же произошел сам Хаос, если он был прежде всего?»
«Учить этому — не мое дело, — ответил отец. — Этому учат философы».
«Тогда надо идти к ним, — сказал Эпикур, — а не сидеть здесь…»
Двадцать лет жизни он провел в скитаниях. Он сам учительствовал на Самосе, в Митиле́не, в Лампсаке и Колофоне, скудно питаясь и плохо одеваясь. Постоянная нужда, унизительные и тяжкие заботы о хлебе насущном отнимали много сил и времени, которые можно было бы посвятить образованию, наукам. В те годы, когда обеспеченные юноши в Афинах обучались в Академии и Ликее, слушали Ксенократа и Аристотеля, Эпикур довольствовался тем малым, что ему могли преподать невежественные учителя, называвшие себя философами лишь на том основании, что знали имена подлинных философов. Знания этих мнимых философов были ничтожны, а высокомерие безгранично. Это они чванливо называли Платона золотой монетой, Аристотеля — мотом, Протаго́ра — дровоносом, Гераклита — мутителем воды, Демокрита — Пустокритом, диалектиков — вредителями, киников — бичом всей Эллады… Сам Эпикур, случалось, заражался чванством этих невежд и повторял вслед за ними оскорбительные прозвища, которые те раздавали подлинным философам и мудрецам…
Он видел Ксенократа[10] и несколько дней слушал в Ликейском саду Аристотеля. Он ничего не понял из того, что говорил Аристотель, потому что не был подготовлен к этому предыдущими учителями. Надо было начать с азов, и он готов был уже приступить к регулярным методическим занятиям, но тут умер Александр Македонский, и Аристотель покинул Афины. Вскоре вынужден был покинуть Афины и Эпикур: преемник Александра Македонского Перди́кка изгнал афинских поселенцев с Самоса, чтобы вернуть земли на острове аристократам. В числе изгнанников оказался и отец Эпикура Неокл. Эпикур лишился всяких средств к существованию и уехал к отцу в Колофон, малоазийский городок, который был славен только тем, что в нем некогда жил Ксенофа́н, писавший стихи против Гесиода и Гомера, за что и был изгнан колофонцами. Эпикуру вновь пришлось заняться учительством. Мечта об изучении наук осталась лишь мечтой. К счастью, она не умерла. Она жила в нем все те тяжкие годы, когда он скитался по малоазийским городам. Она помогла ему найти верных друзей и основать свою философскую школу сначала в Лампсаке, а затем в Митиленах, на Лесбо́се. Она в конце концов помогла ему вернуться в Афины и купить этот сад, в котором он поселился вместе со своими друзьями — людьми бедными, но преданными одной высокой мечте. Ему было тридцать два года, когда он возвратился в Афины. Теперь ему шестьдесят. Старым стал Эпикур. Старым стал его сад. Постарели его друзья… Вот и Метродору уже пятьдесят, из которых двадцать пять лет он прожил здесь, в саду, и Гермарх стал седым, и Колот, говорят, стал не так е́док и остроумен в своих речах против Зенона Китийского… Усталость, которая одолевает человека к концу трудового дня, снимает сон, усталость же, которую приносят годы, не снимает ничто.
Пришла Мамма́рия, едва приплелась, опираясь на палку.
— Это ты, Маммария? — спросил Эпикур, услышав на садовой дорожке ее шаркающие шаги.
— Это все еще я, — ответила та, выходя из-за деревьев и улыбаясь. Это была ужасная улыбка. Женщины старятся быстрее мужчин, и старость уродует их беспощадно. Зато и молодость дарует им красоту необыкновенную и яркую. Красавицей, известной всем Афинам, была Маммария, когда Эпикур впервые увидел ее. — Принесла тебе груш из моего сада, — сказала Маммария, ставя корзинку с крупными желтыми плодами на скамью рядом с Эпикуром.
— Могла бы прислать с рабом, — заметил Эпикур, беря из корзинки грушу. — Зачем же самой-то таскать корзину?
— Охо-хо, — вздохнула Маммария, садясь рядом с ним, — еще двадцать лет назад ты горько поплатился бы за такие слова, Эпикур. Раньше ты плясал от радости, когда я приходила с пустыми руками. А теперь я пришла с подарком, но ты, кажется, и этому не рад…
— Рад, рад, — успокоил Маммарию Эпикур. Прекрасные груши, — похвалил он ее подарок. — Сладкие и сочные…
— И можно есть без зубов, — добавила Маммария. — Груши для беззубых.
— У меня есть такие же, — сказал Эпикур. — Но мои еще не созрели.
— Твой сад и цветет позже моего, и плодоносит позже. Потому что он на северном склоне холма. Но почему ты выглядишь так молодо, Эпикур, а я уже совсем старуха? — спросила. Маммария. — Ведь мы ровесники. Даже родились в одном месяце, в Гамелии[11]. Я знаю, что ты скажешь, Эпикур. Но все равно это несправедливо, потому что женщина живет только в молодости, а мужчины и в старости не теряют своего положения среди людей: цари остаются царями, философы — философами…
— Это не совсем так, Маммария, — сказал Эпикур, щурясь от яркого солнца, которое вдруг выплыло из-за облака и залило сад белым летним светом. — В свое время ты не приняла мои советы, а других советов у меня нет.
