Саамские сказки - [40]

Парень срубил макушку, будто знал, где ее надо рубить!

Из поваленной сосны вышел человек. Встал перед парнем красивый мужик, красная рубаха на нем, черный жилет. Он назвался крестовым братом Иванушке. И уж как же он благодарил, как радовался этот человек, что парень его от вечного плена избавил, потому что был он в то дерево заколдован.

И говорит ему Варйелле, леший, по-русскому сказать:

— Ну, брат мой названый, оставайся тут, подожди меня, а я схожу к отцу-матери и принесу тебе золота столько, сколь только не жаль им за меня, пропащего, тебя одарить!

Парень принялся ждать лешего с золотом, а сам тем часом рубил и колол дрова.

Пошел леший — только лес загудел, земля дыбом встала, пыль и травы столбом закрутились над лесом.

Вот как он пошел!

Недолго парень поджидал. Зашумело, загудело, и леший обратно вернулся. Он принес ему мешок золота. Мешок таково-то тяжелый. Сбросил леший его с плеча, мешок брякнулся и в землю ушел; насилу из земли его выдернули. Едва-то, едва парень мешок от земли приподнял. Вот сколько денег этот Варйелле принес своему названому брату в подарок. Попробовал парень нести — чуть не переселен от жадности. Варйелле схватил этот мешочек правой рукой и метнул через лес прямо к веже — к отцу, к матери Ивана. Кинул он золото, а сам говорит ему:

— На-ко тебе еще два подарочка от меня: вот свистулька, а вот шапка-невидимка. Не бойся впереди ничего,— живи веселехонько и не пугайся, когда на царскую службу потянут. Не отпирайся — иди, но только будь всегда с краешку, последышком, и будешь цел. А я всегда тебе помогу, из любой беды выручу,— только свистни в свистульку — тут и буду я, вместо тебя.

— Да я ничего, мне лишь бы не больно,— сказал Скраешку.

Ну, и пошел этот Иван домой со свистулькой и невидимой шапкой. Стали отец с сыном жить не тужить в полное счастье: покупали они все, что только им на ум падет. А про старуху ту и не говори. Что на ум ей взыграет, то все купит, Вот как зажили они — беззаботно и весело.

Прошло немного времени, даже не успел парень жениться, и правда, затребовали людей в солдаты. Пошел он, не отпирался. На ученье гоняют их в ранцах, да в шинелях, да с винтовкой на плече. Тяжеленько стало Ивану, но парень не забывал, что сказал ему Варйелле: «Скраешку, последышком иди». Он идет последышком — будто он больной, а сам ундеру табачку да двугривенный или папиросочку сунет втихомолку, тот и переложит мешок Ивана на плечи другого солдата, будто бы Иван больной. Иван Скраешку налегке идет, а подневольный Иван две ноши несет. Назначили полк Ивана в поход и прямо на войну. Иванушка краешком да последышком идет сзади всех, попрыгивает, приплясывает, казенные вещи теряет. Болен не болен, а не в себе. Поди разбери!

Вот и на войну пришли; ихний полк поставили совсем близя войны. Вот уже мало-мало и война начинается, ночью стрелять приказано. Солдаты перед боем в ямку забились, чай разогрели, погреться. Говорит Иван товарищам:

— Вот погодьте, товаришши, я тут за вараку схожу! — А сам в кусты да всю одежду с себя долой, в одной рубахе н портах остался. Шапку-невидимку напялил на себя и в свистульку пискнул. Перед ним предстал Варйелле. Он пришел выручить от войны своего названого брата.

Варйелле научил, как парню дальше быть. Он сказал:

— Возьми свистульку, раз свистнешь — в родных местах окажешься, два свистнешь — через леса перешагнешь, три раза продуди, а там увидишь, чего будет.

И он заступил его место в полку, среди товарищей. Ночью Варйелле в бой пошел, а Иван Скраешку с войны убежал. Раз свистнул — на своей земле отудобел, два свистнул — через леса махнул. Три свистнул — большое озеро явилось перед ним и старик от острова отчалил, к нему навстречу в лодке плывет.

— Ты ли,— спрашивает,— моего сына выручил?

— Это я твоего сына выручил,— ответил Иван и показал свою свистульку.

Старик перевез его на остров. Дальше они пошли пешком. Оба идут невидимками, в шапках. Шли, шли, до избушки добрались. Тут их встречает старушка — лешего мать и тоже невидимка же.

— А,—говорит,— к нам дите пришло.

Старик, он отец Варйелле был, тоже Ивана дитем называет. Ну, напоили они его, накормили и усадили в пуховый стул.

— Отдохни.

В этом пуховом стуле было таково-то сладко сидеть да дремать, что Иван Скраешку тут же и заснул. Думал, три часа проспал, а ему говорят: три дня спал, не вставая из этого сладкого стула. Вот как оно от пухового стула бывает. Ну, Иван Скраешку поспит-поспит — проснется, оглянется, да и опять заснет, так и не замечает, как оно время-то летит.

Иван Скраешку спит, проклаждается, а Варйелле в боях ходит, родину спасает, проливает кровь,— война-то ведь продолжается.

Отец Варйелле был как есть настоящий невидимка. Он очень любил своего сына; ходил по острову своему и все сокрушался — каково-то сыну его приходится на войне? Очень хотелось ему знать, жив ли, здоров ли, како служит он вместо Ивана-дитя. Чтобы это узнать, надо было дать Иванушке Скраешку питья малхонум. Что за питье такое — не нам это знать. Как только выпьет этого зелья тот человек, вместо которого другой страдает, так все и объявится на этом человеке — все будет видно, что там, на войне, происходит. Наступил вечер. Проснулся Иван, а Варйеллиев старик угощает его чаркой этого малхонума. Ну, он ничего, не отпирается, лишь бы, говорит, не больно было. Выпил он этого малхонума, и у него сначала лицо обгорело, а потом правый глаз водой тронулся, а под конец и вовсе вытек. Стал Иван Скраешку кривой, на лицо опаленный и черный, другой глаз тоже незрячий и рваный.