Саамские сказки - [17]

Найнас обнял жену, стараясь удержать ее в живом облике, и сказал:

— Тебе не след здесь быть. Тебе эта жизнь несовместима. Здесь нелюди режутся и льется кровь... Я провожу тебя к моей матери, там и будем жить счастливо — ты и я... людским подобием.

Он взял ее за руку, привел к дороге, дал в руки клубок ниток и сказал:

— Вот клубок, брось его на дорогу, куда он покатится, туда ты иди. Смотри на клубок, больше никуда не гляди, оглянешься — Сполохи схватят тебя. В пути, будет ли кто тебя зазывать к себе, песни петь о тебе,— ты не смотри и не слушай, не останавливайся и ход не замедляй, своим шагом иди, все вперед и вперед. Даже если Солнце будет тебе песни петь и в глаза тебе заглядывать — не смотри в его глаза, не отвечай своим взглядом — иди своим путем. Дам тебе шапочку...— И он взял лучей от своего света, помял, потер, потискал так и этак и сделал как бы крышечку. Потом взял и окунул в свою кровь и сказал:

— Домой придешь к моей матери — жемчугом изукрась эту шапочку. Днем при Солнце пусть она будет на твоей голове. Забудешь исполнить этот завет — я останусь один. Река ляжет поперек твоей дороги, а на другом берегу уйидишь жилое место и вежу. Кликни: «Дайте мне перевозу! Дайте мне ту лодку, что Найнас своими руками шил, опругу клал и порезался!» Ту лодку пусть пригонят тебе. В нее ты садись.— И тут Найнас наклонился и тайным голосом сказал Акканийди то, что ему надобно сказать: — На ту опругу садись,— не на другую!

Найнас бросил клубок на дорогу; клубок покатился, Акканийди взяла нитку в руки и пошла своим путем-дорогою.

Шла она и лесами и вараками, мимо рек и озер шла, мимо сосен и елей высоких и древних, как мир, от веку заросших сверху донизу бородатыми мхами. Шла Акканийди по ягелям пышным и по острым каменьям. Пробиралась по глухим ущельям, где извечно в тени лежит белый снег и водопады, обледеневшие от стужи, красными и бурыми, зелеными и голубыми потеками свисали со скал и обрывов.

Ей встречались и звери и птицы, и все ее звали к себе. Зазывает каждый чем может — птицы песнями звали, мышки-зверюшки тоненьким посвистом, зайцы об землю дробно били лапками... Медведь, ее завидев, свою песню запел, стоя по краю тропы, он просил ее зайти к нему в гости в дом, отдохнуть, вспомнить, как он к ней на остров хаживал, как они, бывало, жили-поживали у него на дворе и песни распевали. Рядом с нею он шел и пел, пел о том, что Найнаса жена светлее Солнца лицом, ярче месяца, краше ягельной тундрушки. Кланялись сосны и ели древние, дремучие, к себе зазывали, в тени своей отдохнуть. Вот и Солнца сын прилетел: засияло вокруг, заиграло, теплом-жаром повеяло, золотые и серебряные лучи прямо в руки Акканийди даются.

Акканийди шла и шла своим путемъ-дорогою, никуда не смотрела, не глядела, только видела нитку суровую от клубка, который дал ей Найнас-муж. Гром в туче налетел, нашумел, нагремел, закутал все облаками, густым голосом кричал:

— Садись, Акканийди, на плечи...

Вот и Солнце догнало ее, распалилось, разъярилось, ревностью пылает, в глаза норовит посмотреть, заглянуть...

Тут Радуга предстала, разогнала Солнца лучи, тучи и дожди, изогнулась дугой, встала певучей преградой и предшествовала ей на всем пути... И вот Акканийди прошла через Радугу, опустив глаза, и перед взором ее была только суровая нитка от клубка ее Найнаса-мужа.

А клубок все бежал и бежал, все вперед и вперед, а за ним без отдыха и сна поспешала Акканийди — Найнаса жена.

И вот поперек ее пути пролегла река.

Встала Акканийди на крутой бережок и звонким голосом запела:

— Дайте мне перевозу, дайте мне перевозу и пригоните ту лодку, которую сам Найнас шил, сам Найнас лодку шил, опругу клал и порезался, свою кровь на ту опругу пролил.

А ей с того берега в ответ вопрос летит:

— А кто ты такая пришла, что песню о Найнасе знаешь, кто ты такая, Найнасу близкая сердцем?

И вот пригнали лодку. Сама матерь Найнаса приехала ее встретить и спросить — кто она такая, Найнасу близкая сердцем? Матерь Найнаса спросила ее:

— О которую опругу порезался Найнас?

И Акканийди села на ту опругу, о которую порезался Найнас. Найнаса мать рада была, что близкая сердцу сына ее к ней пришла в дом, что знала она ту опругу его и на ту опругу она села сама.

Прошли первые дни. Акканийди все еще жила с матерью Найнаса в ее веже, а Найнаса-мужа еще не видала.

Мать Найнаса долго терпела, очень хотелось ей знать, кто же такая пришла к ней и на опругу Найнаса села? Она спросила невестку свою:

— Кто ты такая?

И так ответила она:

Не есть я... Никто я...

И еще сказала:

— Дай мне, матерь, спальное место в амбаре.

И мать постелила Найнасу-сыну и ей постели из меха в амбаре. Она принесла им одеяла и покрывала надежные.

Мать Найнаса жила в своей веже, а Найнас с женою отдельно, в амбаре. Он появлялся и делался видимым в людском подобии, как только гасла вечерняя заря. И он уходил опять в свой свет с лучами ранней зари. Вставало солнце, и не должно было ему быть между людей. Несовместим он с людьми.

Однажды Акканийди возвращалась с родников и несла на своем коромысле ведра ключевой воды. Ей навстречу вышла мать Найнаса. Спросила она у невестки, может ли она ей помочь в ее горе, горе матери...