С. Ю. Витте - [232]

Граф Витте лишь мельком напомнил о своих государственных и дипломатических заслугах – об упорядочении государственного кредита, установлении золотой валюты, введении винной монополии, основоположничестве эры грюндерства в индустриализации Донецкого бассейна. Гордился он освоением Дальнего Востока, построением Китайско-Восточной железной дороги, созданием Петербургского и Киевского политехникумов, а главное – раскрепощением русской печати от цензурных оков.

– Никогда в России печать не пользовалась такой свободой, как в дни возглавления мною поста председателя Совета министров, – говорил мне Витте. – Только единственный раз после оглашения Манифеста от 17 октября 1905 года я позволил себе посягнуть на свободу слова. Случилось это в момент, когда стихия революции грозила ввергнуть страну в финансовое банкротство; когда Совет рабочих депутатов призывал население прекратить внесение золота в казначейства, а заодно изъять из сберегательных касс вклады. Если вспомнить, что все это разыгралось вскоре после окончания Русско-японской войны, обошедшейся России в два с половиной миллиарда рублей, и воззвание Совета рабочих депутатов понизило наличность сберегательных касс на 150 миллионов, то понятны станут репрессии, принятые мной в отношении некоторых органов печати. И хотя я лично относился хорошо к печати, насчитывая среди ее петербургских и московских деятелей многих знакомых, тем не менее печать меня не жаловала.

Уже с начала двадцатого столетия мне стало совершенно очевидным, что Россия вступила в новый век своей истории «левой ногой».

Тогда еще сильно было влияние К. П. Победоносцева на умонастроение государя. Победоносцевскую доктрину: «Самодержавие, православие и народность» – царь чтил как священный канон. Коллизия между династическими интересами царствующей семьи и общегосударственными стала намечаться с захватом Квантунской области и усилением влияния при дворе великого князя Александра Михайловича. Мое удаление с поста министра финансов, который я занимал свыше десяти лет, – результат интриг вел<икого> кн<язя> Александра Михайловича и группы «звездоносцев»-авантюристов, присосавшейся к дальневосточному прибыльному источнику.

Маркиз Ито обязан провалу своей миссии в Петербурге закулисным маневрам этой преступной клики, чье влияние на решение государя приобрело особую вескость с того момента, когда к ней примкнул и В. К. Плеве. Всесильный министр внутренних дел, обещавший монарху «утопить революцию в еврейской крови», был у него в особом почете. Во всех делах, касавшихся Дальнего Востока и обсуждавшихся в присутствии государя, только Ламздорф и я рисковали быть в оппозиции. Однажды государь меня спросил, как я отношусь к предложению маркиза Ито и насколько, по моему мнению, японские условия для нас приемлемы. Долг совести подсказал мне правдивый ответ.

– Ваше величество, если мы хотим избежать войны с Японией, то у нас нет иного исхода, как принять предлагаемые ею условия.

Государю, по-видимому, мой ответ очень не понравился. Он ничего не ответил, отпустив меня с ласковой улыбкой… Несколькими днями позже мне стало известно, что врученные Ламздорфом маркизу Ито русские контрпредложения были столь надменны и обидны для японского национального чувства, что возмущенный маркиз тотчас же оставил Петербург.

Узнал я и другое – более важное и тревожное.

Авторами исторического документа, предназначавшегося для токийского правительства, являлись адмирал Безобразов[253] и Абаза – злые гении дальневосточной политики; больше всего касавшееся Дальнего Востока инспирировалось кликой «звездоносцев», возглавлявшейся вел<иким> кн<язем> Александром Михайловичем – мужем вел<икой> кн<ягини> Ксении Александровны, любимой сестры государя. Ни умом, ни образованностью, ни прочими качествами этот великий князь не блистал. За исключением внушительной и красивой внешности, Александр Михайлович являл собою олицетворение посредственности – тип царедворца, близкий сердцу государя… Он умел льстить своему державному шурину, нашептывать ему всякого рода сплетни и ловко ткать интриги. Во мне он видел опасного противника, не склонного поощрять его авантюристические планы. В конечном счете я оказался побежденным. Свыше двух лет плелась против меня интрига. Россию толкали к войне с Японией.

Печальную роль в истории русско-японских отношений играл и император Вильгельм Второй. Немало грехов в этом смысле у него на совести. Колониальные интересы Германии диктовали ей «свободу рук» в соревновании с Францией и Англией за обладание «лакомыми кусками» в Азии и Африке.

Берлин стремился вовлечь Россию в столкновение с Японией, обеспечив себе этим восточную границу и свободу действий против Парижа и Лондона.

Достаточно вспомнить загадочную телеграмму, посланную государю Вильгельмом после его отъезда из Ревеля, где он участвовал в качестве гостя в маневрах балтийского флота: «Адмирал Атлантического океана шлет привет адмиралу Тихого океана».

Иначе как призыв к гегемонии русского флота в Тихом океане наперекор японцам и англичанам, нельзя было истолковать подобную телеграмму! Кстати, я совершенно не согласен с вашим толкованием, будто гросс-адмирал фон Тирпиц внушает императору Вильгельму вредные мысли об усилении мощи германского флота.