С. Ю. Витте - [203]
Не менее странным казалось Витте то обстоятельство, что власти безучастно отнеслись к факту обнаружения в окрестностях Петербурга бомб.
Граф Витте дальше в письме своем высказывает не лишенную интереса и, пожалуй, верную точку зрения:
«В сущности, все покушение в конце мая 1907 г., накануне роспуска Второй Думы и издания закона 3 июня, имело своей целью исключительно возмутить общественное мнение против левых политических партий, а быть может, вызвать со стороны правительства более энергичные меры в борьбе с ними. При такой постановке вопроса моя личность как будто отходит на второй план, так как оказывается, что заговор направлен вовсе не лично против гр<афа> Витте, а против политической партии вообще, я же являюсь только случайным объектом преступления. Не говоря уже о том, что мне лично от этого не легче, так как в случае удачи заговора меня все же убили бы, но только не из личной вражды или мести, а как бы для общей пользы, позволяю себе думать, что выбор меня как жертвы заговора не был случайным и вот почему. Правые политические партии не могли не видеть, что на убийство частных лиц, какими являлись Герценштейн[236] и Иоллос[237], правительство реагировать в смысле, желательном партиям, не будет, между тем как заговор против меня, будто бы учиненный левыми, давал повод правительству вступить на путь репрессий».
Спустя шесть месяцев гр<аф> Витте получил от Столыпина ответное письмо.
Столыпин уверял Витте, что Казанцев не состоял агентом Охранного отделения, а был «добровольным идейным» работником охраны, что Казанцев действительно состоял управляющим у гр<афа> Буксгевдена, что их соединяла общность политических убеждений и т. д.
Тот факт, что Казанцев не был опознан, Столыпин объясняет тем, что будто бы лицо Казанцева было изуродовано.
Любопытнее всего, что Столыпин вдруг становится защитником законности. В ответ на указание Витте, что не были произведены обыски среди членов монархических организаций, имена которых неоднократно упоминались в следствии и причастность которых к делу несомненна, Столыпин гордо заявляет, что «для того чтобы производить обыски и аресты и привлекать к следствию, необходимы и законные, и достаточные основания».
Курьезно звучит это заявление Столыпина, при котором не только обыски, но и аресты и высылки производились без всяких законов и на незаконных основаниях.
Не менее лицемерно заявление Столыпина, что он «решительно не усматривает, каким образом правительство могло бы, при усвоенном нашим законом начале независимости судебной власти, по своему разумению направлять судебное следствие и указывать, как его вести, кого привлекать и т. п. Подобное вмешательство в ход следствия по какому бы то ни было делу я считаю принципиально недопустимым».
Тот, кто жил в эпоху Столыпина, хорошо помнит, как столыпинский кабинет и его министр юстиции Щегловитов считали «принципиально недопустимым воздействовать на независимых судебных властей».
Витте не оставил этого письма без ответа. Он довольно едко пишет Столыпину, что ввиду обилия занятий ему, Столыпину, очевидно, некогда было ни вникнуть в дело, ни составить ответ, почему он и поручил кому-нибудь из своих подчиненных сделать это за него.
«Выбор, – заявляет граф Витте, – оказался неудачным. Если бы он, Столыпин, – продолжает Витте, – имел время ознакомиться с делом, то он увидел бы, что Казанцев даже жандармам показывал удостоверение Охранного отделения, что паспорт на имя Олейко был передан Казанцеву Буксгевденом, а на удостоверении Казанцева о принадлежности его к Охранному отделению имеется соответствующая печать и подпись генерала Герасимова».
Дальше Витте указывает, что напрасно Столыпин ссылается на то, что Казанцева нельзя было узнать. Лицо его вовсе не было обезображено, как видно из протокола, составленного на месте убийства. Трудно было узнать Казанцева на некоторых фотографических снимках, ибо фотография очень плохая.
В конце письма после нескольких очень едких замечаний граф Витте просит, чтобы было назначено новое расследование во главе с независимым и самостоятельным сенатором.
Припертый к стене, Столыпин ничего не нашел лучшего, как сообщить гр<афу> Витте, что его просьба о пересмотре следственных материалов была им, Столыпиным, доложена царю, и царь соизволил начертать высочайшую резолюцию:
«Никаких несправедливостей в действиях властей административных, судебных и полицейских я не усматриваю, дело это считаю законченным»[238].
После такой царской резолюции граф должен был смириться. Черносотенцы, получив столь вещественное доказательство высочайшего покровительства, обнаглели. Они стали неустанно муссировать версию о том, что Витте симулировал покушение на себя в целях рекламы. Дня не проходило, чтобы они не издевались над бывшим премьером, а он вынужден был молча сносить все эти глумления: царская резолюция, добытая Столыпиным, связывала его по рукам и по ногам.
