С. Ю. Витте - [199]

Вечером того же дня я получил свое письмо от государя обратно со следующею собственноручною надписью его величества: «Ввиду происшедших перемен нам приходится расстаться. Благодарю вас, граф, за вашу преданность и за усердие».

На следующее утро я получил из собственной его императорского величества канцелярии копию с высочайшего приказа, подписанного 24 апреля; текст приказа гласил, что «увольняются согласно прошению» от должностей: я, Оболенский, Немешаев и Никольский, – причем должен сказать, что никто из нас в действительности таких прошений не подавал.

Так кончилась моя государственная карьера. Из всего нашего состава за шестимесячную службу получили награды следующие лица.

1. Граф Витте получил орден Александра Невского с бриллиантами (через награду, так как у него был орден Белого Орла, а в порядке постепенности ему следовало бы получить сперва орден Ал<ександра> Невского, и только через некоторое время – бриллианты к нему).

2. Дурново, за этот срок произведенный в действ<ительные> тайные советники, в статс-секретари и в члены Государственного совета, при отставке получил 200 000 рублей наличными.

3. Философов, произведенный в январе в шталмейстеры, назначен при увольнении от должности членом Гос<ударственного> совета.

4. Акимов, получивший орден Белого Орла, назначен членом Государственного совета.

5. Никольский назначен сенатором.

6. Немешаев получил очередную награду – орден Анны первой степени. Он вернулся к своей прежней должности начальника Юго-Западных железных дорог.

Остальные наши коллеги имели следующую судьбу: бар<он> Фредерикс, Редигер и Бирилёв остались министрами; граф Ламздорф и кн<язь> Оболенский остались членами Государственного совета; Шипов получил какое-то место по Министерству финансов с приличным окладом; Федоров уволен со службы с пенсиею (кажется, довольно скромной). Что касается меня, то хотя я и остался номинально на службе в качестве придворного чина (гофмейстера), но в сущности был совершенно устранен от каких бы то ни было дел, с лишением жалованья и без всякой пенсии. Было ли этим подчеркнуто неудовольствие моею деятельностью или государь вспомнил мою просьбу ничем не награждать меня – не знаю; а может быть, просто знали, что я ни в чем не нуждаюсь, что лишняя звезда на груди не доставила бы мне никакого удовольствия, а между тем я ни о чем не хлопотал. Перед окончательным «разъездом» граф Витте угостил весь состав нашего совета у себя на Каменноостровском проспекте великолепным обедом, роскошно сервированным, хотя все мы были приглашены в сюртуках, а не во фраках. На следующий день, 25 апреля, я сделал ему визит, и вот, поговоривши со мною о происшедших переменах, он обратился ко мне со словами: «Вы меня извините, если я затрагиваю деликатный вопрос, но скажите мне откровенно: вы не нуждаетесь в устройстве теперь ваших дел, т. е. не следует ли мне похлопотать о вас? Теперь наступают тяжелые времена, а вы, может быть, расстроили свои финансы? Будьте, пожалуйста, откровенны и извините меня, дорогой граф, за нескромность». Я на это ответил: «Благодарю вас, граф Сергей Юльевич, я ни в чем не нуждаюсь: денег у меня за глаза достаточно для существования, а дети мои, к счастью, обладают скромными вкусами и ограниченными потребностями. Что касается каких бы то ни было почетных наград, то я предпочел бы совсем обойтись без них: какой-нибудь лишний орден меня мало прельщает, и я вполне удовлетворен имеющеюся у меня Анною первой степени, придающею мне в нужных случаях вполне достаточно торжественный вид. Итак, я очень благодарен вам за вашу заботливость обо мне, но прошу вас усердно не хлопотать о моем награждении – ни денежном, в котором не нуждаюсь, ни орденом или должностью; я рад, что завершил свою службу, не оскандалившись и не запятнав ничем своего имени, и лучшею для меня наградою будет заслуженный, мне думается, отдых». Витте меня обнял и сказал: «Ну, тогда дозвольте хоть поблагодарить вас от души за вашу службу; за все время нашей совместной службы не произошло, кажется, между нами ни одного серьезного недоразумения, и я надеюсь, что мы расстаемся друзьями».

<…> Отставка Витте, а с ним и всех нас, накануне открытия Думы заключает в себе для меня пока много неясного. Что придворная партия интриговала вовсю против Витте, что государю лично он был антипатичен, что сам он был измучен и предпочитал не являться перед Думою, которая, как он знал, была ему враждебна, несомненно. Но, с другой стороны, он сам сознавал, что уход его страшно осложнял положение, роковым образом и прямо вел Россию к серьезному кризису, причем каждый должен был обвинить именно его в том, что он бросил государственную ладью на произвол бури как раз в минуту наиболее критическую. Весьма возможно, что я ошибаюсь, но думаю, что положение было такое: Витте знал, что против него интригуют Горемыкин, Трепов и другие, он видел, что с Думою предстоит сложная и опасная борьба, которая должна была кончиться ее роспуском, а между тем руки его были связаны, так как государь, мало ему доверявший и относившийся к нему отрицательно как к личности, был еще постоянно смущаем окружающими; он ясно чувствовал, что Дурново, которым он даже охотно пользовался бы как орудием, принимал участие в интриге против него и все более становился хозяином положения, пользуясь большим доверием и большими симпатиями как государственный человек, чем он сам. Витте и решил: «А ну вас всех к богу: не хотите меня и не надо – выпутывайтесь, как знаете. Der Mohr hat seine Schuldigkeit getahn – der Mohr kann gehen»