С. Ю. Витте - [198]

После этого началась непринужденная беседа, в которой выяснилось, что хотя никому из нас, кроме троих, получивших уже отставку, ничего пока не объявлено, увольнение всех дело уже решенное, причем намечены уже и известны наши преемники, хотя с некоторыми из них идут еще переговоры. Преемник Витте уже назначен, хотя назначение это еще и не опубликовано: это Горемыкин – самый решительный политический противник Витте, занимавшийся в течение всей зимы последовательною критикою всех его мероприятий и всей его деятельности. Было известно, что он не только ругал на чем свет стоит нашего председателя во всех петербургских гостиных, но писал даже записки государю с нападками на внутреннюю политику правительства, предрекая чуть ли не гибель России.

Тут же нам стало известно (некоторые из нас, конечно, знали об этом раньше, но другие, и я в том числе, услыхали это впервые), что в придворных сферах упрекают наш кабинет в том, что он не ухитрился руководить выборами в Думу и повлиять на исход, и что в этом видели чуть ли не измену престолу.

О том, что Горемыкин был в хороших отношениях с Треповым и о чем говорилось теперь, было всем более или менее известно.

Шипов рассказал, что он был с докладом у государя, что его величество ни полсловом не обмолвился о его, Шипова, судьбе, но что с сожалением говорил об уходе Акимова, которому он, Шипов, счел долгом передать лестное мнение о нем государя. Тут же мы узнали, что Акимов при увольнении из министров назначен членом Государственного совета.

Следующий день, суббота 22 апреля, был днем моего очередного всеподданнейшего доклада. Я живо чувствовал комичность своего положения: мне известно было, что отставка моя была предрешена, что, может быть, преемник мой уже назначен, и тем не менее я должен был везти портфель с бумагами, требовавшими решения государя, как будто ничего не произошло, и я все дела по министерству веду, как раньше, готовясь к заседаниям Государственной думы, которой я и не увижу.

Так как я отказа из Царского не получил, то в обычное время отправился на поезд. Уже с конца марта мой постоянный субботний компаньон ген<ерал> Редигер переселился в Царское, а потому я более не пользовался его компаниею. Я только что расположился в салоне, как дверь отворилась, и в вагон вошел великий князь Петр Николаевич. Поздоровавшись со мною, он прежде всего спросил, все ли я еще министр; на это я мог ответить: «Как видите, ваше высочество, считаю себя таковым, так как еду на всеподданнейший доклад, но с уверенностью сказать не могу, министр ли я еще или нет». Мы пробеседовали с ним до Царского, куда он ехал тоже с каким-то докладом.

В приемной у государя я застал Редигера, который тоже обратился с вопросом о моей судьбе и о судьбе остальных коллег; я мог ему только сообщить об отставке Витте, Дурново и Акимова, о чем он был уже осведомлен. Пока я ожидал своей очереди, приехал граф Ламздорф, который был принят тотчас после Редигера. Свой доклад я совершил по обыкновению, и государь утвердил все мои предположения, был очень любезен, но не проронил ни одного слова о том, что это последний мой доклад. Мне показалось как-то неудобным поставить вопрос о самом себе, так как я этим как будто вызвал бы его величество на объяснения, которые, может быть, нежелательно было бы возбуждать; а может быть, я просто не решился сделать того, чего ожидал от меня государь. Как бы то ни было, я вышел, простившись с его величеством, как всегда, в такой же неизвестности относительно своей судьбы, с какой я вошел.

Обратный путь в Петербург я совершил с гр<афом> Ламздорфом и бар<оном> Фредериксом. Первый заявил, что он сегодня, мол, вручил государю императору свое прошение об отставке, и что его величество, согласившись на нее, благодарил его за службу в весьма милостивых выражениях. Тогда я обратился к бар<ону> Фредериксу с просьбою дать мне совет, в качестве моего бывшего долговременного начальника, как мне быть, не написать ли мне письмо государю. Сначала он объявил, что решительно не знает, что посоветовать, но затем высказался в том смысле, что на моем месте он написал бы письмо, но не подсказывая в нем государю решения…

Вернувшись в Петербург, я всю субботу и воскресенье только и слышал о своей отставке и, посоветовавшись с Герасимовым, в понедельник утром, 24 апреля, решился послать с курьером письмо следующего содержания:

«Ваше императорское величество. В последнюю субботу, когда я имел счастье представить всеподданнейший доклад по министерству, я не осмелился беспокоить ваше величество вопросом о том, какое вам благоугодно будет преподать указание относительно дальнейшего ведения дел Министерства народного просвещения.

Ввиду, однако, происшедших в составе Совета министров крупных перемен осмеливаюсь ныне всеподданнейше испрашивать всемилостивейших указаний относительно дальнейшего моего пребывания во вверенной мне вашим императорским величеством должности.

Считая себя готовым по долгу дать ответ перед вашим императорским величеством за время управления министерством, я не чувствую себя вправе уклониться от той тяжелой обязанности, которая вытекает из предоставленного вашим величеством Государственной думе права требовать объяснений на запрос министрам вашим».