С. Ю. Витте - [187]

7 января часа в четыре курьер меня пригласил к графу. Едва я вошел, как сидевший у стола графа небольшого роста господин вскочил, почти подбежал, схватил мою руку в свою пригоршню и радостно воскликнул: «Печатаем! Печатаем! Замечательная статья, поздравляю! Завтра печатаем», – и, обращаясь к графу, – это и был сам В. В. Комаров, – глядя на меня как-то особенно любовно: «Поздравляю вас, граф! Талантливого человека вы имеете в лице госп<одина> Спасского…» Все это было как-то необычайно и даже, можно сказать, «неловко»! Статья была напечатана в «Свете» 8-го января…

В чем же дело? Откуда этот восторг Комарова, столь не свойственный холодной петербургской манере, где можно было меньше всего встретить «экзальтации»?

«Нет ничего тайного, что бы не стало явным»

Комаров не только напечатал статью, но и отпраздновал появление этой статьи как некое политико-историческое «событие» большим у себя парадным завтраком, как он говорил, в честь Витте, хотя самого Витте на завтраке не было. Были корресп<онденты> двух фран<цузских> газет и англ<ийской> «Дейли телеграфа», которую представлял м<исте>р Диллон. Присутствовал кн<язь> Андроников, с некоторых пор сопровождавший [меня] тогда, когда мне был нужен англ<ийский> язык. С этого завтрака он меня везде и всюду «пропагандировал» и, кажется, был виновником вздорной легенды обо мне. Желая подчеркнуть свое уважение ко мне, Комаров прислал пару своих лошадей и старшего сына, правоведа, чтобы везти меня к завтраку.

Когда мы отъехали, молодой Комаров, прекрасный юноша, чистый и восторженный, повернувшись ко мне, сказал:

– Алексей Александрович! Вы, наверное, не знаете, как мои товарищи-правоведы, два раза слышавшие ваши речи, в вас влюблены! Не смейтесь! Это так… А мне вы особенно нравитесь. Я хотел бы вам сообщить очень большую тайну, касающуюся вас и вашей статьи. Можете ли вы дать мне ваше благородное честное слово, что вы никому, ни даже графу Витте, не скажете…

– Даю вам это слово! И будьте уверены, что я его сдержу!

– Мой отец, не решаясь сам взять на себя ответственность за вашу статью, отправил ее моему дяде, генер<ал>-адъютанту, коменданту Петропавловс<кой> крепости. А тот, находя ее, по-видимому, крамольной, представил его величеству…

– Ну, и что же? – спросил я, сдерживая свое волнение.

– Вы знаете, статья возвратилась с собственноручной пометкой государя: «Отлично написанная статья. Печатайте. Н.» Папа покрыл надпись на первой странице вашей статьи лаком и будет хранить ее как драгоценную реликвию. Я верю вам, Алексей Александрович, как Богу!

Мне было очень трудно, но, верный девизу моего древнего рода «Бог и честь!», я сдержал мое слово, хотя этим я мог сильно напортить графу, если бы его величеству вздумалось бы «подловить» графа Витте, что государь очень любил. <…>

«Винт» с Ив<аном> Лог<гиновичем> Горемыкиным, А. С. Стишинским и с Зиновьевым, тогда сенатором.

Сгущение враждебных графу Витте высших придворных и правительственных сфер внутри его окружения как председателя Совета министров и выпад из его рук исполнительной власти и переход ее к Дурново, министру внутр<енних> дел, и командующим войсками, усмирявших восстания[225].

Завтрак с А. А. Мануйловым, ректором Московского университета, и мнение либерал-демократов-конституционалистов умеренного толка о способности Витте как главы правительства конституционной монархии. Отсутствие поддержки ни с какой стороны

Мне осталось неизвестным, какие плоды собрал граф Витте от моей статьи, помещенной в газете «Свет». Вероятно, кое-какие все-таки собрал, т. к. благожелательное и «милостивое», если так можно сказать, отношение главы императорского правительства к какому-то, хотя и старшему, но только столоначальнику, стало все более и более проявляться. Если Вуич по-прежнему оставался в рамках корректной и любезной сдержанности, то чины канцелярии и особенно будущий камер-юнкер И. И. Тхоржевский подчеркнуто «свивались в колечко» при встрече за общим завтраком, который «возглавлял» сам его сиятельство: чины канцелярии засиживались до шести, а иногда и до семи часов вечера, не уходили, вернее сказать, «не убегали» в полдень в ближайшие рестораны, как это делали старшие чины министерств, а завтракали здесь же в квартире, какую временно занимал граф Витте. За все время моего пребывания при графе Витте как председателе Совета министров мне пришлось быть всего три раза: я являлся в 9 час<ов> утра, чтобы через курьера передать графу сводку из иностранных газет, о чем я уже говорил, и если не приглашался им, то являлся на обычный доклад к 9 часам вечера. Все эти «люди-людишки» вырастали и питались соками тех «сфер», где уже и тогда выращивалась лютая злоба как к Витте, так и к его «конституционализму» и к самому Манифесту 17 октября: там не шли, даже в критические дни, дальше идеи булыгинской Думы: «Мнение – земле, а решение – царю». Поэтому я нисколько не удивился, когда три десятилетия спустя прочел в парижск<ой> газете «Возрождение» воспоминание об этих завтраках того же, уже в звании камер-юнкера, Тхоржевского, где, вспоминая о «виттевских» пирожках – обычные жареные пирожки, но проложенные по разрезу хорошим слоем паюсной икры, – Иван Иванович, следуя Крыжановскому, трактовал историческую личность Витте не более, как только «всероссийский лопух»