С. Ю. Витте - [189]

– Вы думаете, – спросил меня Мануйлов, – что графу будет время и интерес для собеседования со мною?

– В этом позволю себе не сомневаться, и я сегодня же вечером доложу графу о вашем желании ему представиться. За моей статьей я пошлю курьера, и он вам сегодня же вечером ее доставит.

Мануйлов сообщил мне свой адрес, и мы дружески расстались.

Мои ежедневные доклады у графа бывали по вечерам после обеда. Сергей Юльевич засиживался до двух часов утра. Его последней работой был просмотр большой объемистой папки газетных вырезок за каждый день. Отделом этих вырезок ведал, как я уже говорил, Василий Александрович Дмитриев-Мамонов, с 1913 года граф. Все без исключения издававшиеся в России газеты посылали в этот отдел два экземпляра. И все, что было мало-мальски значительного и характеризующего тогдашнее внутреннее положение, и в первую очередь внутреннее брожение, действие властей и, конечно, особенным вниманием графа отмечались все критические статьи по адресу правительства. Редкая газета его не критиковала и, пользуясь тогдашней свободой печати, откровенно [не] бранила. Одни фельетоны почтенного Дорошевича в московском «Русском слове» чего стоили. Все это нервировало графа. Однако три газеты были в особом положении. Это «Новое время», «Свет» В. В. Комарова и, как это ни покажется удивительным, московская газета «Русские ведомости»: эти три газеты читал государь. Об остальных он отзывался «паршивцы», «дрянь» и еще крепче: «революционная с…».

Их кто-то для его величества прочитывал – вероятнее всего, генерал Трепов. Об этом можно судить по тем отметкам государя на страницах, которые посылались председателю Совета министров, как например: «Сергей Юльевич! неужели мое правительство так беспомощно, что не имеет законных средств посадить на скамью подсудимых эту революционную с…?», особенно четко выписывая последнее слово. Все это послужило основанием для выпуска газеты «Русское государство» как вечернего приложения к «Правительственному вестнику». О роли и значении, весьма скромных, этой газеты я подробно скажу позже. Это была четвертая газета, которую внимательно читал государь.

Кроме этой папки вырезок из русских газет я представлял два обзора в неделю европейской и американской прессы. Это была работа состоявшего при мне моего частного секретаря-переводчика, некоего Казакевича, человека в больших годах, высокочестного, подлинно благородного, солидно знавшего четыре иностранных языка и переводившего, читавшего мне английские, немецкие и итальянские газеты «а ля ливр увер». Его отец или дед был адмирал, командующий Кронштадтскою крепостью. Сам Казакевич был в большом разладе с своей многочисленной семьей. Представляя эти обзоры графу, я в некоторых, особо важных случаях тут же представлял проект тех «и<н>спи-раций», которые были чрезвычайно нужны в те недели и месяцы, когда Коковцовым при непосредственном руководстве Витте велись в Париже переговоры о миллиардном займе. Делалось это в форме заготовленной статьи на двух, французском и английском, языках, за исключением господина Диллона, корреспондента англ<ийской> «Дейли телеграф», которому, и именно ему наиболее часто, на русском языке, так как он неплохо им владел. Все эти правительству нужные корреспонденты кроме оплаты, так сказать, поштучно, т. е. за напечатание нужного правительству текста, получали ежемесячное пособие, достаточное для оплаты пребывания в гостинице с полным содержанием. Конечно, это касалось только больших европейских газет или имевших большое политическое значение, как предшественник нынешнего франц<узского> «Монд» и «Фигаро».

Вечером того дня, это было в конце января, когда я имел столь важное собеседование с А. А. Мануйловым, граф не без волнения выслушал мой подробный доклад. Наибольшее впечатление оставило на него сообщение о той фразе «царскосельского генерала» («слишком поторопились»), которую привез граф Гудович в Москву.

Граф очень одобрил мою инициативу свидания с Мануйловым и поручил мне передать профессору приглашение на «послезавтра». Это был четверг, а в пятницу он выезжал в Царское. В ту преддумную и предвыборную пору все образовавшиеся партии можно разделить на три блока: правый – это «октябристы», «правового порядка»; средний – «кадетская партия», левый – соц<и-ал>-демократы большевики и меньшевики, соц<иалисты>-революционеры и трудовики. Была еще одна партия неопределенного «лица» и весьма иронически трактовавшаяся прессой. Сокращенно она называлась «Диск». Но ее возглавлял граф Гудович, гофмейстер д<вора> е<го> в<еличества>, петербургский губерн<ский> пред<водитель> двор<янства>. Собрания ее комитета происходили в помещении п<редводителя> г<убернского> дворянства, и неизменно под председательством графа Гудовича. Она была в каком-то «альянсе» с октябристами. Гудович, свидетель моих выступлений на публичных собраниях октябристов, просил меня посетить собрание комитета его партии. К моему удивлению, при первом моем посещении я встретил там А. Ив. Гучкова.

Заметив мое удивление, он с веселым видом сказал: «Нам надо слиться, к чему множить партии, мы служим общему делу, и у нас одна политическая дорога». Но граф Гудович сам желал быть «попом в своем приходе» и, вероятно, метил в «архиереи». Тогдашняя аристократия серьезно желала войти в «игру», чтобы ослабить ее могущие быть для нее очень плохие последствия, что она до некоторой степени осуществила в «<Третье>июньской» Думе Столыпина, кончившей изменой самодержавному монарху, – таков непреодолимый ход истории.