С. Ю. Витте - [167]

Был первый час дня. Начался прием, причем я принимал живое участие в переговорах графа Витте с многочисленными посетителями его кабинета. Опишу некоторые из них.

Д. Н. Шипов и А. И. Гучков, в особенности последний, очень решительно возражали по поводу приглашения П. Н. Дурново. Гучков (товарищ мой по университету) даже неодобрительно отнесся к моей податливости, на что я возразил, что не считаю возможным отмежевываться от членов прежнего министерства и под видом общественного деятеля брезгливо и недоверчиво относиться к людям, с которыми пять месяцев тому назад находил возможным иметь служебные отношения по должности губернатора. Затем я просил точно формулировать обвинения, предъявляемые к П. Н. Дурново, который на меня произвел, при единственном, бывшем год тому назад свидании, впечатление очень умного администратора с широкими взглядами.

Гучков напомнил какую-то старую историю, бывшую у Петра Николаевича с членом испанского посольства, причем Дурново, занимавший должность директора Департамента полиции, велел произвести тайный обыск в квартире испанского представителя и взять какие-то дамские записки, [которые] доказывают, что квартирохозяин был близок к той даме, расположением которой пользовался Петр Николаевич. Вследствие жалобы посланника Дурново был уволен от должности Александром III по резолюции, составленной в резкой форме, однако с повышением, так как он был тогда же назначен сенатором. С того времени прошло не менее 15 лет.

Шипов считал назначение Дурново нежелательным по обстоятельствам времени. Он считал, что при новом строе на посту министра внутренних дел должен быть новый человек, как показатель изменения внутренней политики.

Оба соглашались вступить в министерство при условии, если министром внутренних дел буду я, и решительно отказывались служить с П. Н. Дурново.

Часу в шестом я был отпущен с просьбой вновь кого-то уговаривать. Помню, что обедал я в гостинице «Франция» на Б<ольшой> Морской, но не могу точно припомнить всех участников обеда. Немедленно по окончании обеда я возвратился на Дворцовую набережную вместе с князем Е. Н. Трубецким. <…>

Сергей Юльевич предлагал ему быть министром народного просвещения. Евгений Николаевич во время разговора задумчиво раскачивал ногой, держа ее руками на такой высоте, что виден был весь носок и часть белья; он не отказывался прямо, но, видимо, в чем-то сомневался и наконец сказал, что его затрудняет вопрос о независимости Польши. На удивленный вопрос Витте последовало также задумчиво и как-то лениво данное объяснение, заключающееся в том, что Евгений Николаевич когда-то в Киеве или Варшаве высказал по поводу Польши мнение, на котором, может быть, и неуместно теперь настаивать, но которое может поставить его в ложное положение, если он будет министром народного просвещения. Можно догадываться, что вопрос касался учебных заведений, преподавания и прав поляков, но самая суть аргументации Трубецкого осталась у него в голове; он говорил как будто сам с собой, а не с нами. Когда мы вечером снова встретились у Витте и Трубецкой, в тоне извинения, начал говорить о своем затруднении, Витте быстро прервал его, сказав: «Вы это о министерстве? Не трудитесь, я вас больше не буду просить. Я вас разобрал: вы – Гамлет, а не министр. Давайте думать вместе, кого бы нам взять?» Поздно вечером, когда наконец все ушли и приглашение общественных деятелей на министерские места приходилось признать сорванным, Витте разразился упреками по их адресу: «Вот так реальные политики! Думают только о себе, как бы не забрызгаться! Я все силы употребил, чтобы достигнуть соглашения!» – и т. п.

Я хотел уходить, но он меня задержал и, походив немного по комнате, спросил, глядя на меня в упор, чувствую ли я себя в силах принять министерство внутренних дел? Я отвечал, что обстоятельства так сложились, что в успехе я сомневаюсь. Я недостаточно известен царю, который видел меня три раза в жизни, мимоходом, я не могу иметь его доверия и влиять на него. Сношения с великим князем Николаем Николаевичем по охране порядка войсками не могут привести к единению гражданской власти с военной; по крайней мере, у меня нет ни малейшего доверия к способностям великого князя и готовности его установить нормальные отношения с министерством. В высших государственных учреждениях меня никто не знает, вряд ли я буду пользоваться авторитетом среди старых сановников. В министерстве много лиц, с которыми мне служить трудно, а настаивать на их увольнении неприятно, а может быть, и невозможно. Достаточно ясного сознания в необходимости перемены политики и внесения в законодательство и управление новых принципов и приемов у большинства из них ожидать нельзя. До Думы еще далеко, и вряд ли я смог бы удержаться до созыва народных представителей, от которых я мог бы ожидать здравой критики, а может быть, и поддержки. Теперь же критика будет темная, в слухах, в сплетнях и ложных сведениях, а поддержки искать негде. В результате я пробыл бы в министерстве короткий срок и ничего путного не мог бы совершить.

Витте не оспаривал моих соображений, и, кроме того, было заметно, что он значительно разочаровался в остальных кандидатах, предъявлявших разнообразные условия и высказывавших взгляды, доказывавшие, что они не ясно сознают или не хотят надлежаще оценить положение правительства и предстоящие ему затруднения.