Знаете ли вы, что такое бессонница? Человечество, я могу вам дать ценные советы. Вначале я, как водится, считала овец, потом собак выводила из загона. Собаки были разных мастей, и это отвлекало от сна. Потом я просто стала считать, то есть называть цифры и представлять их себе зрительно. Но это тоже не всегда приводило к быстрому результату. Цифры с поразительной скоростью бегут из нижнего угла зрения в верхний, глаз торопится за ними, и иногда приходится менять положение тела, скажем, ложиться на спину, чтобы увеличить открытое смеженным векам пространство.
Потом я поняла: чтобы цифры не бежали вверх как безумные, их надо прибивать. Представьте себе, что где-то в уголочке темноты выскакивает цифра — белый бочоночек, как в лото. А вы по цифре молоточком — бац! Выскакивает следующая, вы и ее прибиваете. Эдак десять раз пристукнете, а дальше цифры поймут свое место и будут выскакивать там, где надо. А вы спокойно ведите счет. И заклинаю вас, только не проживайте заново день, не думайте, ах, я не так сказала, а в этом месте глупо улыбнулась, а вот здесь надо было вот так сказать. Засоряйте подсознание цифрами, набивайте его плотно — под завязку! Сто тридцать один, сто тридцать два, сто тридцать три… А вы рядом, с занесенным на всякий случай молотком. Цифры следует не только представлять, но и называть мысленно. Главное, чтоб занятие было монотонным.
А потом вдруг вместо цифр, самостоятельно, то есть без вашего участия, перед закрытыми глазами появится какая-то совершенно неожиданная картинка: город, скамейка в саду, торопящаяся дорога, гриб в тени орешника… Бывает очень неприятные картины: рожа с отвратительной губой, или какой-то щелявый, грязный пол, или мертвые куры с задранными лапами. Все зависит от настроения. Главное, что все эти неожиданные лица и пейзажи являются предвестниками сна. Все, аут… провалилась, спишь.
Я редко досчитывала больше чем до трехсот пятидесяти, а сегодня перевалила за семьсот, и сна ни в одном глазу. Прожитый день был фантастичен, вот меня и держит за горло бессонница.
Не без сожаления оставили мы утром Галку дома, но план есть план, нам позарез нужно было в Париж, в аббатство Клюни. Почему позарез? А какой же это Париж без знаменитого аббатства Клюни?
— Завтра на ноги встану, — пообещала нам Галка на прощанье и опять уткнулась в путеводитель. — А вы работайте сегодня за себя и за того парня, то есть за травмированную подругу.
Мы пристыженно потупились. Что нам оставалось делать, как давать советы и распоряжения? Мы наказали закрыть дверь на цепочку и в дом не пускать никого, даже полицию.
В вагоне мы успокоились, пейзаж был уже привычен, пассажиры выглядели почти знакомыми. Напротив нас сидела мулатка необычайной красоты. Ах, видели бы вы ее! Вся в золоте: в ушах, на шее, на запястьях, в ноздрях. Одежда, разумеется, была национальной, на голове тысяча косичек, а сверху тюрбан из оранжевого шелка.
На следующей остановке среди прочих в вагон вошел мужчина лет сорока, может быть, чуть больше. Это был мой любимый типаж, который так никогда и не ответил мне взаимностью: высокий, стройный, синеглазый, с лицом сухим и интеллектуальным. Нет, правда обидно, что даже в расцвете так называемой красоты я никогда ни в сексуальном плане, а также ни в каком прочем не представляла для них — с лицами сухими и интеллектуальными — интереса. Он прошел в вагон и сел сзади нас.
Я опять принялась созерцать мулатку.
— Это же сколько времени надо потратить, чтобы заплести эти косички?
— Сейчас это очень модно. Но не переживай за потраченное на прическу время. Не исключено, что это просто парик.
Как уже было говорено, мы обсуждали мулатку не шепотом, а обычным голосом, стараясь только не смотреть на нее в упор. Я продолжала развивать тему, интересуясь у Алисы, натуральный ли шелк использовала наша визави для своего тюрбана, на головной убор должно было пойти никак не меньше четырех метров, как вдруг не к месту подоспевший внутренний голос, почему-то мужской, сказал внятно: «Идиотизм…» — и в довершение всего вздохнул. Я замерла, вслушиваясь в себя, никакого идиотизма, натуральный шелк очень дорогой, из него можно было блузку сшить, а не наматывать себе на голову, как махровое полотенце. И тут я поняла, что русское слово произнес кто-то из рядом сидящих.
Я оглянулась и увидела, что синеглазый читал «Известия».
Со мной уже приключалось подобное в Париже. В музее Орсе меня совершенно потрясли импрессионисты, тем более что последние двадцать лет я их не любила, у меня были другие кумиры. Я даже репродукции импрессионистов не рассматривала. А здесь буквально залипла на Мане, потом на Сислее. И какой здесь Ван Гог! А Дега… мой покойный муж просто обожал голубых балерин и курильщиков Сезанна.
И вот я стою около Сислея, пялюсь на влажный деревенский пейзаж, рассматриваю детали и силюсь прочитать табличку, как вдруг в голове родилось слово: «Наводнение». Господи, неужели я сама по наитию перевела название? Потом оглянулась и поняла, что две дамы ходят по залу и негромко разговаривают по-русски, наверное, одна другой переводит.
