Итак, гобелены XV века. Они изображают пять чувств, которые всем известны (слух, осязание и т. д.), шестой гобелен обозначает загадочное шестое чувство, каждый может определить его по-своему. Все гобелены неземной красоты. Глядя на них, чувствуешь саму сердцевину средневековой эстетики. Смотришь и завидуешь: а ведь неплохо жили люди, если женщин видели такими прекрасными, львов такими добрыми, а белый зверь, единорог, приносящий счастье, был предметом повседневной жизни. Рядом с главными персонажами обитает масса зверья: птицы летящие и поющие, кошки, леопард, зайцы, обезьяны, деревья трепещут на ветру, цветы благоухают, фрукты просятся в рот. Лев на каждом гобелене держит в лапах флаг или вымпел, а единорог весь обращен к даме.
Виктор Иванович следовал за мной как тень и все шептал в ухо, переводя тексты табличек на стенах. Я мобилизовала все силы, чтобы соответствовать, то есть умеренно острила и старалась не говорить глупостей. К счастью, он умел ценить шутку.
Когда я была девчонкой, то очень жалела женщин, которым за сорок. Те, которым за пятьдесят, интереса для меня не представляли. Они казались старухами, а старость меня тогда совершенно не волновала. Потом был пройден первый возрастной шов — тридцать, и я поняла, что не так уж долго ждать следующего — сорокалетия.
Тогда мне захотелось узнать: а как же там дальше, в тех непроглядных сумерках, которые наступают после пятидесяти? Неужели отмирают всяческие желания? Спросить было не у кого, да и неловко, в литературе ответа на эту тему я не находила. У кого спрашивать, если Тургенев пишет: «…вошла старуха сорока шести лет…»
Теперь мне не надо задавать подобные вопросы. Я знаю на них ответ. Желания и любовные томления не уходят, но очень притупляются. Разбудить их может только могучий эмоциональный всплеск. Париж в этом отношении идеальное место. В Москве мне и в голову бы не пришло соотносить себя с мужчиной, подобным Виктору Ивановичу. А здесь все произошло само собой. В нем было столько мужского обаяния, что устоять не представлялось возможным. Глаза его засасывали, как пылесос, а я была пылинкой, песчинкой, перышком, словом, чем-то совершенно невесомым.
Мы вышли из музея и сели на лавочке в тени старого, с огромным дуплом каштана. Алиса задерживалась. Как красиво было вокруг! Я постеснялась вытащить диктофон, а стоило бы рассказать про старый каменный колодец, водостоки с чудовищными мордами и прокопченные высокие трубы на крутой кровле. И тут Виктор Иванович повел недозволенные речи. Оказывается, он любит женщин, украшенных не только красотой, но и опытом. Пока они юны, с ними совершенно не о чем говорить. Но женщина, «земную жизнь прошедшая до половины», а также еще чуть-чуть в том же направлении, то есть в сторону своей осени, виделась ему истинно прекрасной. Он, оказывается, без ума от Анук Эме, Жанны Моро и Марлен Дитрих, причем именно в последнюю пору их жизни.
Виктор Иванович называл имена звезд и тут же жестом, улыбкой подчеркивал, что проводит параллель между мной и ими. Если бы я в этот момент твердо стояла на земле, то непременно вспомнила бы, как выгляжу со стороны.
Между мной и Марлен Дитрих столько же общего, как между единорогом и колхозной буренкой. Но я тогда не стояла на ногах, я парила, а потому насторожилась только из-за того, что Виктор Иванович явно указывает на разницу в нашем возрасте. И не важно, что это разница имеет для него положительное значение. Мне она виделась с отрицательным знаком.
А я-то, дурища, размечталась, что он воспринимает меня как ровесницу. Ну, положим, ему сорок семь… может быть, даже сорок восемь, просто хорошо сохранился. В последнем случае между нами всего семь лет разницы.
После Клюни он стал звать нас в ресторан, но мы категорически отказались. Во-первых, нам надо было найти некую улицу, где имеется особое место на мостовой (там лежала специальная плита), где был убит Генрих Наваррский, потом мы рассчитывали посетить площадь Вогезов, а там пора и домой, у нас Галка одна.
Он не стал настаивать. Очевидно, к Генриху IV Наваррскому Виктор Иванович не испытывал сильных чувств. Сошлись на том, что мы непременно увидимся завтра. Чтобы закрепить наши отношения и не потеряться, мы дали ему наш телефон в Пализо.
По дороге домой я сказала:
— А правильно, что мы не пошли в ресторан. Завтра Галка поправится, и двинем все вместе.
Алиса только покосилась на меня и промолчала. Правильно покосилась. Алиса понимала, что Галка мне без боя Виктора Ивановича не уступит, а уж если подруга начнет баррикады городить, то победа точно будет за ней.
Оттого-то я и считала цифры в ночи, глядя на освещенное фонарем окно.
