С того дня и после. Срубленные зимой - [11]

Пинечке несмело выглянул наружу и увидел неопознанного деда‚ который сидел на лафете и внимательно глядел на него. Глаза у деда посверкивали во тьме и тоже подпугивали.

– Стреляло? – спросил Пинечке.

– Стреляло‚ – подтвердил тот.

– А где я был?

Дед подумал и сказал:

– Вроде‚ храпело внутри.

– А после?

– А после не храпело. У солдата спроси.

Ваничке, инвалидный солдат, принимал в будке захожую гостью и соблазнял под звяканье стаканов:

– Хлебнем теперь квасу и многое себе позволим...

Через немалое время‚ заполненное скрипом лавки и колебанием чувств‚ Ваничке спрашивал:

– С кавалерами прикосновение имели?

А она отвечала жеманно и нараспев:

– Вам со мной не потно?..

Пинечке потоптался возле будки‚ поскребся несмело.

– Чего тебе? – сказали изнутри.

– Ваничке‚ – спросил жалобно. – Ты стрелял?

– Стрелял.

– А я вылезал из пушки?

– Мне не до глупостей‚ – ответил Ваничке. – У меня гостья. Жизнь пошла кудреватая.

И запел‚ завлекая:

– Не смотрите‚ что седой‚ зато пахну резедой...

– Ваничке! – завопил. – Вспомни‚ пожалуйста!..

– Вроде стоял кто–то... – молвил Ваничке через паузу‚ заполненную‚ как видно‚ многими прикосновениями.

– Это я стоял‚ – отозвался от пушки неопознанный дед.

– А где я был? – спросил Пинечке с дрожанием в голосе.

– А ты в пушке‚ – ответил Ваничке не скоро и вдруг брякнулся с лавки на землю: – Готеню! А гойше коп! Божьим человеком пальнули...

Распахнулось оконце.

Ваничке в ужасе глядел наружу‚ и лицо приметно перекашивалось на сторону‚ будто его перетягивало единственное ухо.

– Гвалд... – сказал тихо неустрашимый гвардеец. – Мертвяк голос подает...

Будка приподнялась на цыпочках‚ боязливо шагнула назад и в страхе поскакала прочь от заклятого места: только ноги мелькали понизу: мужские наперегонки с женскими.

И с визгом пропали в степи.

5

Пинечке поглядел им вослед и уныло побрел прочь‚ а за ним шел неопознанный дед‚ шаг в шаг. Они проходили по городу‚ по темным его проулкам‚ но собаки не лаяли со дворов‚ как принято‚ младенцы не хныкали по домам‚ как заведено‚ не слышалось голоса убаюкивающего‚ шепота озабоченного‚ кашля стариковского от бессонницы.

– Могло и обойтись, – подумал Пинечке.

– Не могло‚ – ответил на это дед.

– Заряд был маленький, – снова подумал Пинечке.

– Нормальный был заряд‚ – ответил дед. – Я видел. На разрыв и на убой.

Они вышли к реке и сели на бережок.

Вода не журчала по мелководью‚ рыба не плескалась в заводях‚ ряби от ветерка не было‚ и даже звезды не отблескивали в медленных струях. Вот постучат над головами‚ гулко‚ до ломоты в висках‚ будто ложкой по скорлупе‚ и свод небесный треснет‚ надколется‚ донизу разбежится морщинками. В трещине отколупнется малый осколочек‚ за ним побольше‚ просунется ложка на черенке‚ примется выгребать. Копнет – яма. Зачерпнет – прорва. Проскребет – камень-голыш. Потом еще отколупнется – пальцы по краям‚ сунется внутрь глаз с носом‚ попыхтит с интересом. А за ним‚ в прогале‚ ужас‚ мрак‚ смрад отработанных дыханий‚ блики фиолетовые‚ сгустками яркожелтые‚ студенистые‚ багровомертвые – слизь с просинью‚ да задавленные оттуда вопли‚ стоны‚ восторженные проклятия: "Ура!"‚ "Позор!"‚ "Пламенный караул!" – пугающе иной мир. Тут уж их и начнут подъедать без разбора‚ сникших и беспомощных‚ жадно доскребывая остатки‚ чавканье на все галактики.

– Что же теперь будет?

– Что было‚ – ответил дед‚ – то и будет. Только со странностями.

– Ты откуда знаешь?

– У меня особенность‚ – признался. – Что скажу‚ то и сбудется. Били меня за это‚ толкали‚ кричали в противные голоса: "Зачем‚ дурак‚ говорил? Молчал бы‚ так и не сбылось!" И я замолчал.

Пинечке посмотрел на него. Дед смывался на глазах и менял облики. Только и оставалось неизменным: глаз рыжий да нос в конопушках.

– Ты кто есть и как тебя звать?

Ответил:

– Пятикрылый Серафим. Падший ангел.

И быстро пошагал прочь. Было у него плечо‚ скособоченное на сторону‚ была скорая‚ летящая походка‚ а глазом он смотрел понизу‚ будто в тарелку‚ из которой хлебал.

– Это я разбегаюсь! – крикнул издалека. – Чтобы с разгона.

Подпрыгнул пару раз и вернулся назад‚ запыхавшийся и огорченный:

– Я уж и ем много. Три‚ четыре пищи в день. Уже и зуб отрос от сытости. А крыло – никак.

Посидели рядком. Помолчали.

– Глупость какая‚ – сказал Пинечке. – Ты мне снишься‚ наверно. После вчерашнего "лехаим".

– Тебе снятся меленькие‚ тощенькие слоны‚ которые не могут пролезть через игольное ушко. А я не снюсь. Если хочешь‚ могу даже ущипнуть до крови‚ но тебе это не понравится.

– Ущипни.

И бегал потом по берегу‚ подвывая от непереносимой боли.

– Вот видишь‚ – заметил дед в оправдание. – Что сказал‚ то и сбылось. А ты сейчас заругаешься: "Зачем‚ дурак‚ говорил? Вот и накликал".

– Говорить можно‚ – укорил Пинечке. – Щипать нельзя.

Высунулась из воды щука-рыба с оловянным глазом‚ голову положила на бережок‚ загрустила за компанию.

– Понял? – показал дед. – Начинаются странности. Рыба. Тварь бессловесная. А тоже соображает.

– Конечно‚ – сказала щука с обидой. – Конечно‚ конечно. Как грустить‚ так вместе. А как подавать к столу‚ так меня. Да еще с хреном. А у меня от хрена аллергия.

Звезды на небе глядели‚ не мигая‚ и захотелось увидеть свою‚ единственную‚ чтобы улыбнуться ей‚ подмигнуть‚ утешиться за компанию и утишиться сердцем после волнений беспокойной ночи.