С точки зрения реализма - [2]

Погуляла публика по залам, полюбовалась, погудела, приглашаем на обсуждение.

Для затравки мы выпустили критика из отдела искусств. Держался молодцом, все сказал, как надо. И про реализм упомянул, и традиции передвижников не забыл, похвалил гамму красок и разнообразие тематики, а на десерт очень удачно ввернул словцо про заслуги Федора Павловича. Ему даже похлопали. Потом высказался руководитель студии — тоже ничего, проскочило. Тут бы и закруглиться, прекратить прения, — нет, дернул меня бес за язык (я председательствовал) обратиться к публике: дескать, не желает ли кто-нибудь из товарищей посетителей высказаться?

Смотрю, тянет руку некто Ратников, депутат райсовета, токарь с завода «Восток». Ехида, критикан — второго такого в нашем городе не сыщешь! Ну как ему слова не дашь? Пришлось дать! Выходит он из публики. Поправил очки, усишками своими тараканьими пошевелил и… пошел резать скоростным методом!

«Я, говорит, хоть и не критик, как первый оратор, но тоже хочу коснуться с точки зрения реализма. Начну с бани. Баня, говорит, очень красивая, художник ее правильно нарисовал. Но видно, что сам он в баню не ходит (тут в публике смешок), а то он бы знал, что эта красивая баня в неделю только два дня работает, а пять дней стоит. Баня, говорит, была принята в эксплуатацию с большими недоделками, несмотря на наши сигналы самому Федору Павловичу, и теперь мы, жители рабочего района, не купаемся, а мучаемся. Так что, с точки зрения реализма, картину надо иначе нарисовать: люди пришли мыться, а на дверях картонка: «Сегодня баня не работает». И пускай, говорит, тут же, среди народа, стоит Федор Павлович с веником подмышкой и с огорчением на лице. А назвать эту картину можно так: «Небольшое, но малоприятное событие». (В публике смех, аплодисменты, а токарь, знай себе, режет и режет!) Теперь, говорит, коснусь, с точки зрения реализма, картины «Зеленый шум». Шуму, говорит, по поводу озеленения в нашем районе действительно было много, а вот ухода за деревьями маловато. Федор Павлович, говорит, тоже приезжал в наш район, поддал шуму и даже этот карандаш свой сажал, — тут художник не соврал, все так и было, как нарисовано, — но что толку-то? Вы бы, говорит, Федор Павлович (а тот стоит туча тучей, из глаз молнии, и все в меня!), хоть бы еще разок без шума, просто, скромно, по-большевистски заехали в наш рабочий район, полюбопытствовали бы, что получилось из ваших посадок. Ведь из десяти саженцев только три зазеленели, а семь так и торчат карандашами… В заключение, говорит, скажу о картине «Выходной день». Эта картина хорошая, а с точки зрения реализма — даже очень полезная. Спасибо товарищу художнику! Теперь мы будем знать, где можно хотя бы в выходной день найти Федора Павловича, чтобы поговорить с ним о наших нуждах и бедах. А то в обычные, говорит, дни попасть к нему на прием почти невозможно: Сливкин не пропускает!» И для пущего реализма на меня пальцем! (В публике общий смех и аплодисменты, переходящие в овацию.) Короче говоря, полный скандал!.. За Ратниковым другие ораторы потянулись. Художники выступили… не взявшие авансов. Посыпались разные нехорошие слова: «подхалимство», «зажим самокритики» и так далее и тому подобное. Ну, сами понимаете! Попало в печать, на бюро горкома партии, и… пошла писать губерния! Федор Павлович рухнул как подкошенный, за ним еще кое-кто. Мне тоже крепенько влепили. Да-а-а! Вот какие у нас дела!

Я попытался ободрить и успокоить Ивана Петровича, но посудите сами — что я мог ему сказать?!

Разговор наш не клеился. Я расплатился, и мы вышли на улицу.

Молча дошли мы до угла. Иван Петрович остановился и сказал:

— Мне сюда, в переулок.

Мы попрощались. Сливкин задержал мою руку в своей и, заглянув мне в глаза, прибавил:

— Знаете, что я сейчас подумал?.. Надо нам было все-таки обратиться к композиторам! Ведь попробуй разберись в стихии звуков: кого они возвеличивают и прославляют? Может быть, древнегреческого героя, его подвиги и сражения. А может быть, и ответственного административного работника… и его заслуги в области городского благоустройства. Пожалуй, даже такие ехиды, как наш Ратников, не разберутся. Хотя нет, разберутся… с точки зрения реализма… Да-а-а!.. Вот какие у нас дела. Ну-с, счастливо оставаться, пойду устраиваться.

И он пошел вниз по переулку, опустив плечи и громко шаркая тяжелыми калошами. Уже не орел, но еще и не чучело орла, а так… где-то посередине.

1952

КАТАСТРОФА

Когда Матвея Лукича Близнюкова полгода тому назад сняли с поста директора областной конторы «Лесотара» с плохой формулировкой — «как несправившегося», — он не очень огорчился.

Мужчина дородный, представительный, не дурак выпить и закусить, большой любитель субботнего банного ритуала и яростный преферансист, Матвей Лукич по натуре был оптимистом и на жизнь смотрел философски. Благословен, мол, и день забот, благословен и тьмы приход. В глубине души Близнюков был даже доволен, что его убрали из «Лесотары».

— Тоже мне… учреждение!.. Кабинетишко — дрянь, с фанерной перегородкой… Ездишь на каком-то облезлом «Москвиче»… Секретарша и та стара и страшна как смертный грех, никакой ласкающей глаз эстетической представительности!.. Бог с ней, с «Лесотарой». Уйду в другое ведомство — и не вспомню. С глаз долой, из сердца вон!