С тобой товарищи - [22]

Отложив книгу, бабушка, посерьезнев, сказала:

— Ты мне, Ира, объясни толком, что случилось?

— Понимаешь. — Иринка решительно полезла к ней под покрывало. — Шурик-Би-Би-Си рассказал нам про тени, а в монастыре ничего не оказалось. — Рассказ получался сбивчивый, но Иринка следила не за словами, а за собственными мыслями. — Мы как-то шли оттуда, а он на меня так посмотрел. Как это ты сказала? Убегающий? — Иринка подумала. — Нет, не совсем так. А вот как будто что-то… Знаешь, — стремительно повернулась Иринка к бабушке. — Он как будто что-то спрятал. Да, спрятал, — пораженная внезапно пришедшим словом и вспыхнувшими от него мыслями, тихо закончила она. — Я, бабушка, пойду, — осторожно, чтобы не потревожить бабушкину ногу, Иринка сползла с дивана.

— Куда?

— Нужно мне.

— Так дождь же на улице!

Натягивая платье, Иринка сказала нечленораздельно.

— Пройдет же он…

— Ну-ну… — отозвалась бабушка и как бы между прочим спросила: — Ты мне хотела все про Женю узнать. Не узнала еще?

— Для вас, для взрослых, все кажется простым, — застегивая пуговку на туфле, ответила Иринка. — А все и не просто совсем… Я скоро приду, бабушка. Ты не скучал…

— Плащ надень, Ира. Слышишь? — крикнула ей вслед бабушка.

Но Иринка уже выскочила в дождливый сумрачный день.

Дверь ей открыла Елизавета Васильевна.

— Бог ты мой! — всплеснула она руками. — Настоящая утопленница!

— Не понимаю, — Иринка вытерла ладошкой мокрое лицо. — Сами против всякого шаманства, сектанства. А как слово, так бог и господи.

Елизавета Васильевна обескураженно хлопнула ресницами и, не сдерживаясь, расхохоталась.

— Вот это, я понимаю, критика! Прямо и лоб! Наповал! Продолжая смеяться, она потащила Иринку в комнату. — Иди сюда, чудо ты… ореховое!

Иринка посмотрела на белые зубы, на искрящиеся зеленые глаза и сама невольно улыбалась, но тут же посерьезнела и сказала с досадой:

— И совсем несметно, Елизавета Васильевна. Если б вы знали…

Из соседней комнаты закричала Катька:

— Это ты, Иринка, иди сюда!

— Иди, иди, — подтолкнула Иринку мать Катьки. — Она тоже так: не знаешь, не понимаешь… Бегает куда-то. Конспираторы.

Через пять минут Елизавета Васильевна принесла Иринке стакан горячего молока и какую-то таблетку.

— Выпей, — сказала она.

— Что я под дождем никогда не была?

— Была или не была я не зною. А береженого…

Иринка быстро взглянула на нее. Та опять засмеялась, поставила молоко на стол:

— Не буду, не буду. Ну вас… — и договорила без смеха: — А молоко ты все-таки выпей. — И вышла.

Дуя на молоко и отпивая его маленькими глотками, Иринка требовательно спросила:

— Значит, не пойдешь?

— Ну что я его мать не знаю, что ли! — закричала вдруг рассерженно Катька. — Не пустит — и все.

— Пустит, — произнесла Иринка твердо и со стуком поставила стакан на стол. — Пусть только попробует не пустить.

— Испугалась она тебя, хмыкнула Катька.

Иринка встала.

— Значит, не пойдешь?

— Ну, знаешь… — Катька в сердцах сорвала со стула платье.

Наблюдая, как Катька одевается, Иринка допила молоко, хрустнула таблеткой.

— Сладкая, — сказала она. — Это от чего?

Катька сердито промолчала. Притворно вздохнув, Иринка выглянула в дверь.

— Елизавета Васильевна! Мы пошли…

— Та-ак, — протянула мать Катьки. — Сейчас же наденьте плащи. Ты, — ткнула она в сторону Иринки, — наденешь мой.

Сопротивляться было бесполезно: Елизавета Васильевна стояла в дверях и грозно полыхала пожаром своих волос.

— Ну и давайте свой плащ, — пожала плечами Иринка. — Просто смешно.

По раскисшим улицам они двинулись к Жениному дому. Шли гуськом. Иринка поминутно вытягивала из грязи то одну, то другую ногу, погружая туфли до самых пуговок в вязкую, как глина, грязь.

В плаще было жарко.

— Долго еще идти? — спросила Иринка.

Катька промолчала.

«Вот вредная, — подумала Иринка и откинула капюшон. Волосам дождь даже полезен: лучше растут». И сразу же вспомнила маму. Мама летом всегда набирала для Иринкиных кос дождевой воды, а зимой в Москве находила где-то снег белый, нетронутый. В тазу ставила его на плитку и потом снеговой водой мыла Иринке голову. Наверно, от этого у Иринки такие густые и блестящие волосы. «Каштанка», — так звала Иринку мама за каштановые волосы, за каштановые с золотистым отливом глаза. Иринка вздохнула. Пошевелила под плащом плечами. Мама сказала, что писем не будет долго.

— Слушай, Катя, а письма с Северного полюса долго идут?

— Что? — повернулась к ней Катька.

— Письма, говорю, долго идут с Северного полюса?

— Смотря откуда. — Катька остановилась, задумчиво почесала переносицу. — Соскучилась? — спросила она и обдала Иринку лучистым понимающим взглядом.

— Очень, — вздохнула Иринка, и нос ее сморщился.

— Я тоже ужасно скучаю, когда мамы нет дома. А ее больше не бывает… — проговорила Катька, и носик ее тоже сморщился. — И еще я всегда волнуюсь, как бы с ней чего не случилось.

— Да, да… — подхватила Иринка и опять прерывисто вздохнула. — Я тоже очень волнуюсь.

— Но с мамой никогда ничего не случается…

Иринка вскинула глаза.

Они постояли еще друг перед другом, помолчали, разглядывая друг друга, словно видели впервые, потом враз улыбнулись и, взявшись за руки, пошли дальше.

Катька оказалась права. Как ни били они в калитку, как ни стучали, к ней даже никто не подошел.