С.С.С.М. - [26]

— Ну да. В какой-то степени. В интересах дела мировой революции я не могу вам ничего о нем рассказывать.

— Разумеется, я понимаю!

— Так что оставим этот разговор. — Буеров достал из шкафчика бумаги. — Ваш билет на пароход. Паспорт на имя шармантийского туриста Ноэля Лефевра. Вы ведь говорите по-шармантийски?

— Да-да, вроде бы неплохо…

— По прибытии в Манитаун остановитесь в гостинице «Мэйфэйр»: вот вам бронь. К девяти вечера того же дня вам надо быть в кабаре «Черная кошка» на Фиш-стрит. Джонсона узнаете по густой бороде, серому костюму и соломенной шляпе, за лентой которой будет заткнут кусочек желтого картона. Пароль: «Как вам эта погодка, сэр?» Отзыв: «Мерзкая, но я видал и хуже». Все запомнили?

— Запомнил. А тот… в черном… не подслушивал пароль? — спросил Краслен.

— Вы не беспокойтесь, я все контролирую, — ответил Буеров. — А вот портфель для Джонсона. Открывать его не следует. Обращайтесь с портфелем аккуратно, не трясите, не переворачивайте, там хрупкие вещи. Обратный билет получите от Джонсона.

— А он не даст мне еще какого-нибудь задания?

Буеров ухмыльнулся:

— Не знаю. Возможно. Увидим.

10

Пароход «Степан Халтурин» отошел от красностранских берегов почти пустым. Уезжать из С. С. С. М., судя по всему, никто, в том числе гости, не спешил, так что судно оказалось заполненным едва ли на четверть. Горничные и официантки, иногда попадавшиеся на глаза Краслену, откровенно скучали. Немногочисленные пассажиры одиноко бродили взад-вперед по прогулочной палубе, слишком огромной для их маленького числа. Пустынно-сонная атмосфера на пароходе напоминала картину какого-нибудь реакционного художника из-за границы. Да и во всех интерьерах корабля, в стиле жизни на нем явно сквозило что-то буржуазно-разлагающее: все эти курительные салоны, ресторанные подавальщицы, лифтеры в мундирах, оркестранты в смокингах, день и ночь игравшие фокстротики… «Должно быть, для скорейшей адаптации за границей, — объяснил себе Кирпичников. — И чтобы интуристам дом напомнило».

В первый день он с любопытством сновал по всем закоулкам парохода, пробовал пробраться на техническую палубу, глядел в радиорубку через замочную скважину, просился в машинное отделение, посетил спортзал, библиотеку и деткомнату и долго-долго всматривался в волны за бортом. На второй день Краслен заскучал. На прогулочной палубе он познакомился с пожилой парой ангеликанцев, возвращавшихся из путешествия, чтобы проверить на них свое владение языком. Владение оказалось неплохим. Ангеликанцы сказали, что в Краснострании им очень понравилось, что нигде они не встречали таких приветливых, компанейских людей, нигде не видели такого трудового энтузиазма, нигде не сталкивались с таким уважительным отношением к женщине и таким заботливым — к детям. Вот только одно им не понравилось: то, что красностранцы считают свое метро уникальным, отказываются верить в то, что за морем оно тоже есть, и нисколько не хуже. Краслен не понял, зачем ангеликанцы врут ему, что у них якобы тоже есть метро, и обиделся. Как будто он не читает красностранских газет и ничего не знает о ситуации в Ангелике! Ладно бы считали его красностранцем — но Краслен-то ведь представился шармантийским туристом, собратом ангеликанцев по капиталистической формации! Ему-то зачем врать? «Еще не успел доехать, а уже и здесь вражеская пропаганда!» — подумал Краслен и распрощался с подозрительной парочкой.

Не намного приятнее оказалось следующее знакомство. Толстый лысый дядька развалился в кресле недалеко от компании играющих в карты интуристов и внимательно наблюдал за ними, время от времени записывая что-то в блокнотик. Краслен заглянул ему через плечо и увидел, что буквы в блокнотике брюннские. Скромно представился. Новый знакомый сказал, что он писатель и ездит по миру, ищет материал для своих сочинений. Он спросил, знаком ли Краслен с его творчествам, и, когда оказалось, что нет, потерял интерес к «шармантийцу». Кирпичников решил не приставать и убраться подальше, пока литератор не взялся записывать еще и за ним. Оказаться персонажем чужой книги не хотелось: почему-то Краслен был уверен, что положительный герой из него не получится.

На третий день, когда до прибытия оставалось совсем недолго и Краслену до невозможности захотелось домой, на завод, в Правдогорск, в ресторане к нему подсел тип лет пятидесяти в серых подтяжках, без галстука, без пиджака. От него сильно пахло спиртным.

— Уильямс! — представился тип так, как будто Краслен его ждал.

— Лефевр, — отозвался Кирпичников без особой охоты.

— Шармантиец! — удовлетворенно произнес незваный собеседник. — Я бывал в Шармантии. Конечно, вы не знаете профессора Сильвена. Превосходный человек! Мы с ним работали! Надеюсь, еще свидимся. Да что уж… Еще свидимся, конечно!

— Вы — ученый? — произнес в ответ Кирпичников из вежливости.

— Да! — сказал Уильямс. — И горжусь этим! Поверите ли, нет ли, ни минуты не жалел, что стал биологом!

Биологу явно хотелось выговориться. Похоже, ему не давала покоя какая-то мысль, из-за которой он напился и теперь решил излить душу случайному попутчику. Краслену было все равно: он никуда не торопился. Уильямс крикнул еще выпивки, посетовал, что здесь, на красностранском пароходе, не дают бифштексов с кровью, дал Краслену два рецепта жарки мяса, проследив, чтоб тот записывал, потребовал пельменей, потом начал объяснять, что происходит внутри мышечных волокон в ходе термообработки, перешел к строению белка, затем к пептидам, что-то нес об аденине, гуанине, нуклеиновых кислотах и каких-то непонятных «основаниях». Краслен кивал и слушал, слушал и опять кивал. Уильямс пересказывал какие-то истории из практики, шептал, как заговорщик, об открытиях, которых он не сделал, но когда-нибудь однажды точно сделает, с трудом, но вспоминал названия диссертаций и статей во всех журналах и хвалил учеников.