С престола в монастырь (Любони) - [14]

Любонь улыбнулся.

— Оба молоды, чего бы им не понравиться друг другу? Мы решать будем, не они.

И, пошептавшись еще немного, разошлись. Когда Власт вернулся, старик велел ему поклониться Сломке в ноги.

— Старый друг и родственник, простись, как с отцом, — пробормотал Любонь.

Власт исполнил приказание отца.

Гости вскоре один за другим стали разъезжаться, сперва уехали те, которые были из более отдаленных местностей, затем близкие соседи, последние выехали уже ночью при луне.

Теперь и Гожа вышла из своего убежища подышать свежим воздухом.

Власт, утомленный, сидел на стороне. Прислуга убирала столы, поднимая разбросанные по земле кубки, пустые ведра и кувшины.

Издали доносились песни уезжавших.

После шумного дня наступил тихий и спокойный вечер.

Любонь о чем-то шептался со старой матерью, а Власт, которого наконец отпустили, побеседовав немного с сестрой, удалился на гумно помолиться.

Но здесь поджидал его Ярмеж. Последнего угнетало то, что он никак не мог сойтись с Властом и быть с ним искренним. Встретившись в дверях гумна, Ярмеж подавил в себе зависть, которую питал к товарищу детства и, взяв его за руку, сказал:

— Сядьте здесь, Власт, я хочу с вами поговорить искренно, как с братом.

— Хорошо, друг мой, говорите, я слушаю.

— Порази меня гром на этом месте, если я скажу неправду, — начал Ярмеж. — Я буду с вами откровенным… Вас здесь не было двенадцать лет… Старик тосковал до последнего момента. Некого было любить, и он полюбил меня… Я полюбил Гожу. Казалось, что я заменю ему его сына, а теперь что будет, скажите?

Власт обнял его.

— Если Гожа любит тебя, а отец согласен, так разве я буду вам мешать! Поверь мне, брат мой, что я ничего и ни у кого не хочу и не желаю отнимать, а, наоборот, я охотно отрекусь от всего, что мне следует. Я даже не сумел бы всем этим владеть. К тому же я слаб и не воин…

Говоря это, он грустно опустил голову… Ярмежу стало жаль его, и он пожал руку Власта.

— Я ведь тоже не думаю отнимать у вас наследства и не только не мог бы этого сделать, но и не желал бы. Помогите мне только взять в жены Гожу, и будемте друзьями. Побратаемся и будем, как принято по старому обычаю, служить друг другу.

— Ах, друг мой, поверь и без клятвы, что я был тебе братом и буду.

— А я вам дам первое доказательство, что я искренно отношусь к вам… Вас бабушка, отец и окружающие подозревают в том, что вы христианин, — сказал Ярмеж.

— А если это так? — вздыхая, тихо спросил Власт.

— Ой, чур, чур меня и вас!.. Не рассказывайте этого, не сознавайтесь и не думайте об этом!.. Вы не знаете старой Доброгневы: она отравила бы вас, хоть вы и внук ей. И отца не знаете, он проклял бы вас, как врага!

Говорил он это дрожащим голосом, но испугавшись, что услышат, продолжал уже шепотом:

— Молчите, Власт, и об этом никому ни полслова, этого быть не должно и не может… Любонь никогда этого не позволит… Но вас подозревают… может быть, я в этом и сам виноват… я, право, не знаю! Меня спрашивали, а я — каюсь в этом — рассказал, что вы совершаете по утрам и вечерам какие-то странные обряды… Может быть, я не должен был говорить об этом?

Власт молчал.

— А если вас научили у немцев ненужным вещам, то теперь, вернувшись домой, надо об этом забыть и вернуться к старым богам. Да вас и заставят… Сегодня я слышал, что старик уговаривался со Сломкой женить вас на Младе.

Власт закрыл глаза руками и простонал:

— Не говори мне об этом.

— Ничего это не поможет, — ответил Ярмеж. — Млада, прекрасная, как богиня цветов, видел я ее раз в лесу, с матерью гуляла… Стройная, красивая, веселая, с голубыми глазами, с золотистыми длинными косами… Она вас, а вы ее полюбите…

— Брат мой, — грустно проговорил Власт, — все это вы говорите по своей доброте. И я вам скажу всю правду. Да, я христианин и никогда не отрекусь от моей веры, даже если бы пришлось умереть!

Наступило долгое молчание. Ярмеж смотрел на юношу с удивлением и только качал головою.

— А ведь придется вам повиноваться отцу.

— Да, но на небесах у меня Отец, которому я должен повиноваться с еще большим послушанием.

Это совсем уже было непонятно для Ярмежа, но спросить его он не посмел, пожал только руку Власта, исподволь приходившего в себя после волнения.

— Будь покоен, — обратился он к Ярмежу. — Бог о нас заботится и творит чудеса, и надо верить в Его силу. Если мой мирской отец велит мне забыть небесного Отца, тогда уйду отсюда… ты останешься здесь один и заменишь ему родного сына, и будешь ему утешением.

— Как? Ты все бы бросил? И отца, и сестру, и дом, и все богатства? Для…

— Да, — ответил Власт. — Не спрашивай, почему и для кого. Сегодня я тебе больше сказать не могу… но клянусь, все брошу, чтобы спасти гораздо больше!

Ярмеж стоял перед Властом, задумавшись, и не знал, наяву или во сне он все это слышит и видит, так как на лице Власта вместо грусти и тревоги отражались какая-то радость и торжество.

Затем Власт подошел к Ярмежу и почти весело обнял его и, не скрываясь больше, стал на колени, чтобы помолиться.

И молитва Власта показалась молодому язычнику странным явлением, так как во время языческих обрядов он видел только исступление, но никогда не думал, что можно молиться так тихо и со слезами на глазах, как бы разговаривая с кем-то невидимым, с каким-то духом. Он понял, что это была как бы беседа с кем-то непонятным, неуловимым для обыкновенного смертного и что в этом слабом на вид юноше была какая-то великая сила, которая придавала ему столько удивительного мужества. Все, что ему рассказывал Власт и что он теперь видел, заставляло его задумываться и наполняло его сердце тревогой.