— Не спи! Слышишь, мне страшно…
Открыла глаза, а ведь она права. Вокруг темно: над головой, заваливаясь то влево–вправо, мерцает звездами темный небосвод. И нас по–прежнему мотает, в борта грозно ударяют волны, и все время шумит вода, перекатываясь в лодке. Что–то стучит, с шелестом, скрежетом тревожно перекатывается сверху по остаткам палубы и мне тоже страшно, особенно от того, что я наконец–то понимаю, что мы с ней остаемся одни. Одни в море, в середине полуразрушенной яхты, да что там! Какой там яхты? Лодки с крутыми бортами и словно вырванной над головами палубой, сломанной мачтой, переломанными перегородками и хламом, что завалил корму, который плавает под ногами.
Ничего не понимаю, отчего же все это произошло? И потом, необъяснимым образом пропали наши мужчины. Так что же все–таки произошло? Как вообще такое могло случиться с нами? Я не могу сосредоточиться и рассуждать, так как мне мешает Милка.
Она, стараясь прижаться ближе, лезет ко мне под тряпки, приговаривая, как маленькая девчонка — жалуясь и чуть ли не воя, поскуливая:
— Раечка, мне страшно… Мы потонем? Потонем, как наши мальчики? Мне холодно, прижми, обними меня…Раечка милая, Раечка накрой, мне холодно, мне страшно…. Ой, мамочки, а…а…а!
Проснулась внезапно. Мне почудилось или приснилось, что меня зовет откуда–то издалека Коля. Села, и в одно мгновение его тревожный крик о помощи исчезает, и только бешеные удары сердца выдают мое волнение от сновидения.
— Ну, где же ты, мой родненький, неужели… — Шепчу тревожно.
— Ты проснулась? Как ты, чего вскочила? — С хрипотцой ворчит она.
— Вроде ничего, правда голова и тело все болят, и ноги занемели.
— Это я прижалась и все на тебя набрасывала ногу, такая привычка у меня. Я так все время с самой первой встречи и ты знаешь, Вальдемару нравилось. Он говорил, что так он у меня мог… Ну понимаешь, любил он это во мне потрогать, поласкать, и мне приятно, и ему, а у тебя? Как у тебя с Коляном?
— Было хорошо, все время…
— Было, да…., а что же будет?
— Я уверенна, что….
— Да хватит тебе уже! Что ты как пионерка? Уверенна, живы, не скули… Ну в чем ты можешь быть уверенна? В чем? Только не говори мне, что они спаслись…
— Не спаслись, я говорю, а могли спастись. Сейчас рассветет, солнышко пригреет, и мы с тобой все как следует осмотрим и обшарим, надо постараться понять, что же произошло и куда ребята пропали? А пока…
Вижу как она, бесстыдно раскрываясь, мостится на краю нашей полки и, сверкая голой попой, начинает брызгать прямо под себя, на низ.
— Да ты, пожалуйста, не писай в воду, а то еще…
— А что такое? Куда я, по–твоему, писать должна? В горшок? А если я захочу по большому…
— А чтобы по большому надо будет найти ведро или коробку, прямо не знаю что, главное…
— Много ты понимаешь, что главное, что нет. Я есть хочу и пить, вот что главное, а ты? Туда не сс…, туда не ср…. — Говорит раздраженно, залезая снова под груду тряпок.
— Так, спать ты мне больше не дашь это ясно, а вот насчет еды, давай вместе соображать, но сначала вода…
— Так, вода у нас… — Начинаю говорить, но она меня перебивает и умничает.
— На кухне, в ящике и где–то есть еще в каком–то там систерне.
— Да не систерне, а цистерне! Тоже мне матрос, и чему тебя только учили? Вспоминай устройство яхты, вспомнила?
— Это тебя хвалили все время на курсах, вот ты и вспоминай, где твоя сиська–писькина вода.
— Что ты хочешь сказать, что вода грязная? Ну, ты ничего не знаешь! Под нами емкости с водой, только к ним сейчас лучше не лезть. Если не вытерпим, то тогда точно всю воду смешаем и испортим. Надо, пока вода в лодке, что–то придумать. Так, где ты говоришь, видела бутылки?
Потом мы с ней, поддерживая друг дружку, лезем к завалу. Самое неприятное было слезть и первой шагнуть в воду, холодно и неприятно. Идти неудобно, по колено в грязной воде, в которой, помимо всего, что–то все время катается, упирается в ноги, мешает идти. Потом вместе начинаем растаскивать завал. Возимся примерно полчаса, устали, и действительно уже очень хочется пить, к тому же солнышко уже пригревает. Она возится в корме, слева у борта, там, где у нас была плита и тумбочка с провизией, а я справа, мне очень хочется добраться до столика штурмана, там карта и журнал, Так хоть узнаем в каком мы месте, а то совсем не знать — это еще хуже. Почему–то пока ковыряюсь, выпутываю из тросов и какого–то хлама отдельные куски чего–то, я с волнением ожидаю увидеть место наше на карте перед самой аварией. К своему стыду, ничего ведь не спрашивала и не знала, да и не запоминала всего, что мне говорил Коля: где мы, куда направляемся, куда пролегает наш маршрут. А зачем, размышляла, есть Коля, есть спутниковая система, автопилот, рано или поздно мы ведь приплывем, куда нам было надо. Потому беззаботно, а вот сейчас пожалела.
— Эх, черт, надо было знать, надо!
— Что–то нашла? Чего там ворчишь? Ой! А я вот нашла! Райка, смотри! Целая бутылка рома! Целая, не разбилась! Вот же, как повезло, вот же какая я опытная… Так, сейчас, сейчас….
Ты что же не будешь? Ведь это же классная вещь! Что ты? Не будешь, чтобы пить не хотелось? Ну так это твое дело, а я…Чем–то расковыривает пробку.
