С мешком за смертью - [36]

; штаны у мужика синие в полосочку, на ногах лапти, а онучи хитро переплетены веревочкой...

Солдат опустил ружье, видя, что мальчишки не думают бежать, нимало не пугаясь, таращатся на старика и тянут носом запах дегтя и суховатой липы от телеги.

— Что за люди? — спросил солдат.

— Надо бы соврать, я потом догадался, а я всю правду и сказал: кто мы и что...

— Правда лучше всегда, — наставительно, вспоминая институтские уроки, вставила Аня.

— Ну, положим, в Москве не всякому правду надо говорить, — возразил ей Марк.

— А солдат спрашивает: «зачем приехали».

Я ему:

— За хлебом.

— А с чем вы приехали за хлебом?

— С товаром.

— С каким?

— Мануфактура. Сахар. Гвозди. Топоры.

— А пилы есть?

— И пилы есть, никак.

— А мыло есть?

— Есть.

— А нет ли гасу?[79]

— Не понял я чего, и говорю: нету гасу.

— А сколько вас...

— Больших тут, — уж я правды ему, вижу, говорить нельзя — двести, говорю, человек да нас сто!

— Эк хватил!

— Он мне поверил, да, пра[80]. И все, говорю, со свечками...[81]

— Кобылки[82] есть?

— Чего это?

— Ну пулеметы...

— Два.

— А паровоз один?

— Нет, тоже два...

Солдат и говорит:

— Вы вот что, мальцы, идите да там у себя никому не говорите, что видели меня. Поняли? — А то убью, мать вашу не замать, отца не трогать!..

Тут солдат повалился в телегу, а старик ударил лошадь хлобыстинкой[83], она побежала и пропала в соснах. А солнце село и стало темно. Страсть какая в лесу ночью...

— А я шла и не боялась ни чуточки, — сказала Аня, потирая одну босую ногу о другую: кусают комары.

— Уж ты! А тебе повстрелся солдат с мужиком?

— Нет. Я только птичку видела...

— Вот то и есть птичку. Сама ты канарейка! — сурово говорил Волчок... — Теперь вопрос — говорить или нет?

— Ага! — поддразнила его Аня, — напугал тебя солдат. Он тебя из ружья — бах!

— Чудак, — сказал Марк, — как же не говорить, — иди сейчас к отцу, чтобы знали, а то беда...

Выслушав рассказ Волчка, Граев велел погасить костры и выставить вокруг поезда еще дозорных.

Ночь прошла тихо и, несмотря на тревогу, в лесной тиши мирно и крепко спалось мурманскому маршруту. Сладко дремали в лесной прохладе и оба декапода, только изредка впросонках чихали вестингаузы... И долго бы проспали — если бы не выстрел на заре... Другой и третий — и снова тишина.

XXV. Варяги.

Три выстрела — было условлено, что на лесной колесной дороге, где стоял пикет мурманцев, что-то случилось важное, и требуется немедленная помощь. Часовые стуком в стенки вагонов подняли на ноги весь поезд. С винтовками в руках рабочие вываливались из вагонов. На обоих паровозах кочегары зашуровали[84], чтобы поднять в котлах пар. Мурманцы решили, что в случае нападения у них будет преимущество — подвижность. Конница тут не могла работать, а обстрел в бору возможен только на близком расстоянии.

Отдав приказ, что делать и кого слушаться в случае боя, Граев с десятком рабочих, бывших на фронте, бегом направились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Больше пальбы не было слышно, — и это успокаивало Граева, — вероятно, встретились с дозором фронтовиков.

Так оно и оказалось; когда мурманцы добежали до своего пикета, то увидели на дороге несколько запряженных крепкими лошаденками телег. В каждой телеге за кучера — ветхие старики, все такие, как описывал Сашка Волчок, только не у всех на головах были шляпы — иные в картузах, а один и совсем простоволосый и лысина его розовела в свете утра. У телег кучкой стояли мурманцы и десятка два солдат — одни в шинелях, другие в непромокалах цвета хаки — все с винтовками у ноги.

— Вот наш главный, — сказал старший в пикете, когда Граев подошел и поздоровался:

— Здорово, товарищи!

Из кучки мужиков в солдатском выдвинулся вперед и протянул Граеву руку высокий рыжий мужик в вязенковой пехотной папахе, борода у него росла клочьями прямо из-под серых хитро прищуренных глаз...

— Что грабить, что-ли, приехали? — спросил мужик, задерживая в своей шершавой, мозолистой руке крепкую, узловатую руку рабочего.

— Нет, варяжить[85].

— А свечку какому святому привез? — сказал мужик, указывая головой на винтовку.

— Без свечки ты меня ограбишь...

— Правильно.

Глаза мужика совсем спрятались в рыжих бровях и бороде, и он рассмеялся...

Так они и стояли все время, пока говорили меж собой, крепко взявшись правыми руками, а левой держа винтовку у ноги...

— Правда, что казачишки Москву взяли? — спросил мужик.

— Вранье. И в Туле их еще не видели.

— Верно. Где им! Они, было, сунулись к нам — да мы их попотчевали у Обловки; ну они взялись в обход на Жердевку, — значит, на Грязи. А верно, что Ленин умер, быдто отравили?

— Жив и здоров.

— Ну, да он мужик крепкий! А верно, что в Тамбове иностранный поезд из пушек палил и на Ртищево пошел Пензу брать?

— Это, должно быть, верно, — сказал Граев, догадываясь, что речь идет о чехо-словацком эшелоне, — должно быть, они силой добыли паровоз и прошли через Кирсанов на восток... А у вас разведка хорошо поставлена, товарищ, — прибавил Граев.

— Ничего, — сказал мужик. — Мы об вас еще вчерась утром прослыхали. Каб не работа, мы бы вас еще в Платоновке встрели, чем надо. Не до того, — с внезапной вялостью в голосе прибавил он, — пшеница осыпается и рук нет. А как ты думаешь — кто: вы или они?