С глазу на глаз со сфинксом - [6]

С приближением захода солнца все соблюдающие Рамадан нетерпеливо ожидают момента, когда по городу завоют сирены и раздадутся удары в жестяные гонги, означающие окончание мучительных часов поста.

В такое время трудно с кем-либо созвониться, что-нибудь решить или купить, так как проголодавшиеся правоверные занимаются только поглощением пищи.

Идет уже третий день моего пребывания в Каире. Наши художники настаивают, чтобы их выставка открылась как можно скорее. Достопочтенный Али Баба буквально разрывается на части, стараясь поскорее все приготовить. Мешает Рамадан. Нигде нельзя добыть листы картона, на которых должны быть размещены рисунки Брыкальского и снимки скульптур Смоляны. Писчебумажные магазины в пост либо совсем закрыты, либо работают недолго. В растерянности мы сидим в холле гостиницы «Континенталь», потягиваем апельсиновый сок и напрасно теряем драгоценное время. В это время приходит Хасан, который предлагает мне и Мустафе пообедать в арабском ресторане.

Ресторан, разумеется, пустует — ведь все мусульмане соблюдают пост до захода солнца. Здесь теперь только небольшая группа американцев, два немца и мы. Ресторан находится на втором этаже. В окнах цветные витражи, вдоль стен мягкие диваны. Официанты в фесках и галабиях подвигают к нам низкие столики с латунными подносами тонкой филигранной работы — точь-в-точь такие я видела в мастерских базара Аль-Муски. Каждый столик предназначен для одного лица, хотя мы и сидим рядом на диване. Это меня несколько удивляет, но после первого же блюда все становится ясно.

На столике перед каждым из нас появляются четыре громадные салатницы с изумительным салатом, свежими помидорами, луком, сельдереем и чуть обваренной свеклой. Овощи политы слабым винным уксусом и оливковым маслом. Кроме того, передо мной стоят тарелка с омлетом и латунное блюдо с лепешками.

Не успела я отведать всех яств, восхищаясь прекрасно приготовленными овощами и нежным омлетом, как вдруг на моем столике появились еще четыре огромных блюда, на сей раз с рисом, мясом и какими-то острыми густыми соусами. Я в отчаянии, так как, несмотря на явно выросший после приезда в Египет аппетит, не могу справиться даже с третьей частью обеда. Но мои спутники не спеша, даже с некоторой торжественностью поглощают все. К счастью, на десерт нам подают только фрукты — бананы и мои любимые мандарины; затем мы пьем кофе и очень приятный безалкогольный напиток с привкусом меда.

Смотрю на часы — уже начало четвертого. Али Баба, несомненно, ждет нас в гостинице «Континенталь» и сгорает от нетерпения.

Хасан и Мустафа смеются над моей спешкой. По их мнению, после еды необходимо прежде всего отдохнуть.

_ Тут имеются особые комнаты, — говорит Мустафа, — где после обеда можно не только отдохнуть, но даже поспать. Таковы здешние нравы.

Ну да, после такого обеда! Теперь начинаю понимать, почему строго соблюдающие заповеди Корана египтяне изящны и стройны только до тридцати лет, а потом расплываются.

Возвращаемся в гостиницу, где нас, конечно, уже ожидает вспотевший и измученный Али Баба… без бумаги.

Я неосмотрительно рассказываю ему о нашем обжорстве, и он осуждающе смотрит на Хасана и Мустафу. Сам он, несмотря на беспрерывные экскурсии, встречи и всякие дела, связанные с опекой над группой польских художников, строго соблюдает Рамадан и до семи вечера не выпивает даже глотка воды.

Чувствую, что сделала ужасный промах, но Мустафа ловко разряжает напряженную обстановку.

— Рамадан карим[6], — обращается он к профессору, — следовательно, простить надо все… даже чревоугодие.

Профессор смеется над остроумной шуткой и смягчается.

Беседа, естественно, переходит на обычаи Рамадана.

— Настоящий Рамадан можно увидеть в Каире только ночью, около Аль-Азхара, — обращается ко мне Али Баба.

— Пойдем туда сегодня, ладно? — спрашивает Хасан.

Вспоминаю, что завтра предстоит очень напряженный день. Утром Египетский музей, затем экскурсия к Сфинксу и к пирамидам в Гизу. Но разве можно отказаться от столь заманчивого предложения?

Визит в радиостудию и обсуждение моих репортажей затягиваются до вечера. Ловлю такси, чтобы поскорее попасть в гостиницу: ведь надо еще поужинать и переодеться. Но прежде всего ванна, ванна… Мечтаю о ней, как о величайшем благе.

В моем номере нет ванной. Она находится в десятке метров от моей двери. Надеваю халат и бегу в ванную.

Не успела я погрузиться в воду, как погас свет. Я было подумала, что это короткое замыкание, но, выглянув в окошко, увидела, как гаснет свет во всех домах напротив. На фоне темного неба постепенно исчезали разноцветные пятна реклам.

В тот же момент слышу хорошо знакомый протяжный вой сирен. Воздушная тревога!

Положение у меня несколько щекотливое. Вся моя одежда состоит из одного халата, нет никаких документов, а тьма тут кромешная, настоящая «египетская».

Набрасываю халат на мокрое тело и выбегаю в коридор.

В полумраке виднеется громадная белая фигура — эго коридорный нашего этажа, старый нубиец Хусейн.

— Что это, разве начинается война? — спрашиваю я.

— Да, мадам, — слышу в ответ.

Теперь уже нет сомнений. Возвращаюсь в номер. Помня варшавский опыт, быстро надеваю самый лучший костюм, столь же молниеносно впихиваю все свои вещи в два чемодана и через десять минут выбегаю с ними на лестницу. На лестничной клетке налетаю в темноте на чей-то громадный живот, слышу стон и… ощупью ищу дверь в холл. Здесь множество людей, беседующих на самых разных языках, но я так взволнована, что не понимаю ни слова. Что за дурацкое положение! Проехать четыре тысячи километров, чтобы влипнуть в такую историю. С минуты на минуту ожидаю взрыва бомбы. Но за окном полная тишина. Кто-то хватает меня за руку: