С глазу на глаз со сфинксом - [29]

Улица кончается. Вдалеке видна зеленая равнина, а на переднем плане — три низкие постройки, как бы слепленные из серых камней. Их белые купольные крыши резко контрастируют с шершавой фактурой стен.

— Это школа профессора Висса Вассафа, — объясняет Хасан. — Дома проектировал он сам по образцу хижин в Судане и Нубии; построил их за свой счет. Его ученики и ученицы, дети крестьян из разных областей Египта, должны чувствовать себя как дома.

У дверей одного из домиков стоят профессор и его жена; они приветствуют нас уже издали. За ними толпятся дети. Жена профессора деликатным движением подталкивает ко мне двух девочек лет двенадцати-тринадцати в длинных пестрых платьицах и черных платочках.

— Это наши ученицы. Лейла живет здесь недалеко, в Миннах, а Фатима приезжает из Танта, оттуда около шестидесяти километров. А вот Абдул. Ему восемь лет, и он приехал из-под самого Асуана. Он — автор килима с птичками, который вам так понравился.

Абдул путается в длинной до пят полосатой галабии. У него большие черные блестящие глаза, а волосы курчавые, как у негритенка. Он смело подает руку и быстро оглядывает меня из-под длинных ресниц.

Входим внутрь. Мягкий свет льется из громадных окон, занимающих почти всю северную стену. В нем чудесной гаммой цветов переливаются растянутые на двух десятках станков ткани.

У станков несколько мальчиков и две девочки. Вероятно, они только что оторвались от работы, так как некоторые держат в руках ткацкие челноки. На одном станке наполовину выткан сине-золотой павлин, на другом начат прелестный растительный орнамент.

В школе профессора Висса Вассафа учится десяток детей, которых он нашел в захолустных деревушках, отличающихся живучестью традиций народного искусства, в частности ткачества. Дети, конечно, ничего не платят ни за учебу, ни за питание; они получают и пряжу.

Несколько дней назад я осматривала в Египтском музее в Каире древние ткани. Сейчас меня поразило исключительное сходство — в комбинациях цветов и в трактовке форм — тканей, создаваемых учениками профессора, с теми, музейными. Неужели это копии каких-то древних образцов? Висса Вассаф рассеивает мои сомнения. Дети никогда не видели музейных тканей; он сознательно не водит их туда, чтобы они не подвергались посторонним влияниям. Цвета, рисунки и темы орнаментов они создают самостоятельно; только перед началом работы над новой вещью профессор или его жена обсуждают с детьми способ обработки, предоставляя при этом всю инициативу им самим. Своим вопросом я обратила внимание на атавистические черты народного искусства у этих потомков древних египтян.

Родители воспитанников часто приезжают в школу и прохаживаются, гордые, как павлины, осматривая работы своих детей.

— Думаю, что здесь играет роль не художественная оценка, а только приятная надежда, что благодаря специальности, которую дети приобретут у нас, в хижину бедного феллаха когда-нибудь поплывут фунты и пиастры, — замечает с улыбкой жена профессора.

Хотя я не в состоянии беседовать непосредственно с детьми, так как они говорят только по-арабски, все же жестами и улыбками мы показываем нашу взаимную симпатию. Девочки обнимают меня и тащат к своим станкам, а менее смелые мальчики показывают свои произведения, когда я прохожу мимо них.

Эксперимент Вассафов столь захватывает, что трудно от него оторваться. Прощаясь наконец с супругами Вассафами и их учениками, даю себе слово приложить все усилия, чтобы организовать в Польше выставку этих чудесных тканей. Как ценен был бы этот материал для наших мастеров ткацкого искусства!

АТРИБИС — СТОЛИЦА ДЕСЯТОГО НОМА [20]

Сон Каира беспокоен и легок, как сон бедняка, который, примостившись на газете за углом дома, спит и в то же время внимательно прислушивается, не покажется ли полицейский, который прогонит его с этой импровизированной постели.

Город рано стряхивает с себя ночные кошмары. На пустых еще мостовых, на не убранных от вчерашнего мусора тротуарах появляются серые помятые фигуры тех, кому они служили ложем на протяжении коротких ночных часов.

Веки домов на главных улицах еще сомкнуты. Их глаза — закрытые зелеными жалюзи окна — не видят хоровода осыпанных уличной пылью лохмотьев, пепельно-серых лиц и босых стоптанных ног, волочащих за собой длинную утреннюю тень.

Они двигаются медленно, как ползущие на свет тараканы. Неизвестно, откуда они появляются, неизвестно, куда исчезают. Только иногда какая-нибудь мать, за которой тянется кучка оборванных детишек, оглянется со страхом и, увидев отставшего малыша, справляющего на краю тротуара естественную нужду, бросит ему несколько гортанных звуков. Или же семенящий за парой обнимающихся молодых оборвышей старик нагнется, поднимет брошенный на тротуар гнилой банан и поплетется дальше, а затем остановится у выставленного дворником мусорного ящика, поднимет его крышку и начнет палочкой разгребать содержимое.

Вслед за бездомными, как бы желая стереть их следы, на улицы Каира выходят ранним утром мусорщики. Каждый ведет грязного осла, запряженного в двухколесную тележку. Как только погонщик замедляет шаг, осел, навьюченный громадным тюком травы, требует пищи отчаянным ревом. При каждом толчке тележка обдает прохожих ужасающим смрадом.