С гитарой по жизни - [47]

Я не мог поверить, что больше не увижу ее лицо, не услышу ее голос. Казалось, что все это неправда, что произошла какая-то чудовищная ошибка, и она скоро придет и зажжет свет в своей квартире. В нашей квартире… Слезы лились по моим щекам. Я был очень подавлен, гитару в руки брал, но играть не мог, и невольно родились эти грустные стихи.

Сижу с гитарою один в тоске-печали,

А за окном шумит осенний старый сад.

Там, где рассвет с тобою мы встречали,

Теперь неистово бушует листопад.

Твои следы в саду засыпал лист осенний,

Твое лицо укрыл туман печальных дней,

Но теплых рук твоих прикосновенья

Навек остались в памяти моей.

И эта память отложилась в сердце раной.

Возьму гитару и прижму к своей груди,

Забыть тебя пытаться я не стану,

Сама из памяти моей не уходи!

Сижу с гитарою один в тоске-печали,

А за окном шумит осенний старый сад…

Там, где рассвет с тобою мы встречали,

Теперь рябины гроздья красные горят.

Прошло столько лет, а я до сих пор слышу ее голос, ее смех. А жизнь продолжалась… Отправив родителям Светы в багажном вагоне оставшиеся в квартире ее вещи, я находил утешение в игре на гитаре.

Прощай институт! Здравствуй, музучилище! В Москве мне делать нечего

Вскоре вернулась Рая. Конечно, она была в курсе всех событий. Злорадствовать не стала, но от меня отдалилась окончательно. Любви к ней у меня тоже давно не было. Сыну я обрадовался, и мы даже стали разучивать дуэт, что-то из Кюфнера. Шестой, последний курс в моем институте был коротким. Было мало теории, студенты нашей группы, а их осталось всего 11 человек, обязаны были на своих предприятиях отработать по два месяца на вычислительных центрах в качестве стажеров. У нас на заводе был прекрасный вычислительный центр (ВЦ), где я и практиковался. На сессию мы прибыли в апреле. После сдачи теоретических дисциплин, нам предложили темы для дипломных работ, но можно было и самим выбирать тему, привязанную к своему предприятию. Я выбрал несложную. Меня познакомили с моим консультантом — инженером-программистом завода «Ростсельмаш». Для написания диплома студентам-заочникам было положено по закону четыре месяца. У нас это были май, июнь, июль и август. Меньше чем за месяц написал пояснительную записку к диплому, вычертил коммутационные схемы программ для табулятора и поехал в Ростов к своему консультанту. Хорошо посидели мы с ним в ресторане, после того как он написал замечательную рецензию на мою дипломную работу. И впереди у меня было целых три месяца выходных!

На работе я получил отпускные деньги и решил съездить в Москву: нужно было узнать о возможности заочного обучения в каком-либо училище. Ларичев посоветовал обратиться к В. В. Славскому — педагогу училища им. Октябрьской Революции. Что я и сделал. Когда пришел к нему в первый раз, то застал его около гаража, где он, весь в мазуте, чинил свой «Москвич», кажется четыреста третьей модели. Он был без протезов (ноги до колен у него были ампутированы), и меня поразила его инвалидность. На фотографиях я видел крепкого красивого мужчину, а сейчас… Поздоровались. Узнав, что я из Краснодара, он искренне обрадовался.

— Ты мой земляк, я тоже из Краснодарского края. Жил в Ейске. Какие у тебя дела в Москве?

Рассказал ему вкратце о своем намерении.

— Ну, хорошо. Подожди, я сейчас закрою гараж и пойдем ко мне.

Я предусмотрительно прихватил с собой пару десятков нашей кубанской таранки, пару бутылок пива и прочей закуски. В одной руке самодельный кейс с гитарой, в другой сумка с гостинцами, — так вошел в квартиру, в которой жил Славский. В пристегнутых протезах он уже не казался мне таким маленьким. Нас встретила его жена, совсем молодая женщина. Поздоровались, и она ушла в комнату. А мы с В.В. прошли в маленькую кухню. Сейчас не помню, но у него, кажется была обыкновенная «хрущевка». Сели. Я предложил ему послушать меня. «Фандангильо» Турины я играл тогда очень уверенно и перед ним не опозорился. А вот в «Испанской серенаде» Малатса дал небольшой сбой. Рука у меня правая устала таскать по Москве мой 10-килограммовый кейс. Но Владимир Владимирович даже не подал виду.

— Ну, знаешь, довольно неплохо. Где-то на уровне третьего курса училища. Для любителя — совсем даже прилично. У нас в училище нет заочного отделения. Приезжай, поступишь на очное.

— А где есть заочное?

— Кажется, в Гнесинке у Менро.

Посидели мы в тот раз хорошо. Он мне признался, что играть сейчас почти разучился.

— Я больше автомобилист, чем гитарист, — сказал он мне, — сегодня ко мне должен прийти мой ученик Петр Панин. Вот его послушай…

Действительно, через некоторое время зашел молодой парень, как мне показалось, мой ровесник. Познакомились. Он взял мою гитару. Долго подстраивал, а затем заиграл. Я сидел потрясенный, он играл что-то мне незнакомое, оказалось, свои сочинения, играл блестяще. Прослушав его около часа, я сказал:

— Ребята, я сбегаю за бутылкой. Мне в Москве делать нечего.

Они посмеялись моей шутке, но от предложения не отказались. Посиделки наши продлились долго, но я успел до закрытия метро к себе в гостиницу.

На следующий день собрался в Гнесинку. Я знал только адрес этого учебного заведения. Первый попавшийся прохожий подсказал, что надо пройти какие-то ворота (сейчас не помню названия) и сразу налево, в какой-то переулок. Поскольку я наивно предполагал, что это должны быть и в самом деле ворота, то после получаса ходьбы, понял, что заблудился. Ворот никаких не было. Но, к счастью, следующий прохожий оказался студентом этого училища и привел меня туда. На вахте узнал, в каком классе преподает Л. А. Менро, и робко постучал в дверь класса. Там было полно учеников, и у окна восседал довольно крупный рыжеватый мужчина. Понял, что это как раз и есть Лев Александрович. Когда рассказал о цели своего прибытия, он предложил мне поиграть своим ученикам, кажется, это был первый курс. Я исполнил свою программу. Меня никто не перебивал, но были аплодисменты, и я заметил, что аплодировал и сам Лев Александрович.