С думой о Родине - [7]

— Вот я и уточняю боевую задачу батальону на местности, — продолжал полковник.

Во время разговора мы вышли к обочине шоссе, и я показал Поплавскому место боя с фашистскими танками.

— Молодцы! — не удержался от похвалы Станислав Гилярович. — Да, в составе наших дивизий чудесные люди, достойные самых высоких похвал и наград…

Я охотно поддержал эту оценку.

Как бы невзначай Поплавский вдруг спросил:

— А не хочешь ли ты закурить?

Я воспринял вопрос как шутку, как намек на несбыточную мечту. У нас туго было с продовольствием, а о табаке и мечтать не приходилось — последние его запасы вышли много дней назад.

Но Поплавский и в самом деле расщедрился. Он вынул из полевой сумки небольшую металлическую коробку, на дне которой я увидел махорку на две-три самокрутки. Мы пошли в небольшой овражек и с большим наслаждением закурили. Мне пришлось, разумеется, поделиться несколькими затяжками с двумя подошедшими к нам командирами и сержантом Лесовым.

Эпизод этот имел продолжение. Спустя несколько дней, накануне 24-й годовщины Красной Армии, два вооруженных автоматами связных из штаба 185-й стрелковой дивизии вручили мне секретный пакет и попросили расписаться в его получении. После вскрытия сургучной печати я обнаружил в пакете праздничное поздравление Поплавского и тщательно завернутую в бумагу щепотку махорки на две «козьи ножки». Это был в то время дорогой подарок, и я при дальнейших встречах всегда с большой благодарностью напоминал о нем фронтовому другу. Очень хорошо о такой дружбе и товарищеской выручке сказал поэт-фронтовик Николай Грибачев:

Если есть табак в кисете,

Если есть друзья на свете

Да шинель — родная мать,

Значит, можно воевать.

Поплавский был храбрым, обаятельным, большой души человеком. Даже в самой сложной боевой обстановке он никогда не терял оптимизма и спокойствия. Таким я знал полковника, а потом генерала армии Поплавского, таким запомнил на всю жизнь.

Положение войск 29-й армии становилось все более тяжелым. После месячного окружения иссякли запасы продовольствия и боеприпасов. Не стало бутылок с зажигательной смесью — нашего основного тогда, как я уже отмечал, оружия в борьбе с вражескими танками.

Ставка Верховного Главнокомандования знала о наших трудностях. Нам было известно, что И. В. Сталин дважды в телеграммах на имя командарма В. И. Швецова и члена Военного совета Н. Н. Савкова запрашивал о состоянии войск армии и возможностях по удержанию ими обороны западнее Ржева, напоминал, что Западный и Калининский фронты продолжают наступательные бои с целью ликвидации нашего окружения. Военный совет армии после обсуждения этих телеграмм с командованием дивизий заверил Верховного Главнокомандующего, что личный состав армии будет стойко сражаться с врагом, сделает все возможное для удержания занятых позиций до прихода войск фронтов. Так оно и было в действительности: окруженные части и дивизии сражались мужественно.

Однако войска Западного и Калининского фронтов не смогли тогда вызволить нас, и положение еще более ухудшилось. Противник стремился расчленить войска армии, непрерывно атаковал, засыпал нас артиллерийскими снарядами и авиабомбами. В этих условиях командующий Калининским фронтом отдал приказ войскам 29-й армии самим прорвать кольцо окружения и выходить в юго-западном направлении, в полосу 39-й армии, которая вела бои южнее Оленино.

В ночь на 20 февраля начался организованный выход из окружения дивизий 29-й армии. На 183-ю дивизию была возложена задача прикрыть этот отход, и она вела непрерывные бои. Мы выходили последними, самые тяжелые удары гитлеровцев обрушились на нас, особенно на наш арьергард.

Через сутки, в ночь на 21 февраля, когда основные силы армии, в том числе части нашей дивизии, уже прорвались через кольцо, гитлеровцам удалось перекрыть пути нашего отхода. Арьергард и управление 183-й дивизии вновь оказались в кольце окружения, под непрерывным огнем со всех сторон. На рассвете мы ринулись в последний бой. Многие в этой схватке были убиты или тяжело ранены. Погиб на боевом посту командир дивизии генерал-майор Константин Васильевич Комиссаров, вместе с которым мы делили тяготы боевой жизни под Ржевом. Моя бекеша оказалась простреленной в четырех местах, пуля обожгла левое плечо, другая пробила магазинную коробку маузера.

И все же военная судьба оказалась ко мне благосклонной. 23 февраля мне с группой воинов удалось выйти из окружения, узнать, что части дивизии, несмотря на тяжелые потери, сохранили боевые знамена, большую часть личного состава, оружие.

И вот в июне сорок второго 183-я дивизия снова в первом эшелоне 29-й армии ведет бои с противником. Суровые университеты прошла она за минувший год, и солдат Леженин правильно это почувствовал и оценил. О нем, о советском солдате, закаленном в горниле первых боев, я и должен сказать в своем докладе перед агитаторами. Так я думал тогда, в минуту отдыха на лесной опушке, возвращаясь из района злосчастной деревушки Дешевки.

Второе лето войны. «Ни шагу назад!»

После возвращения из 227-го полка на КП дивизии я первым делом решил отмыть дорожную пыль и растекшийся по лицу и шее пот. Не успел после мытья вытереться, как ко мне подошел начальник связи дивизии.