С другой стороны - [25]

Северуса Снейпа беспокоил не только Гарри Поттер, который являлся одновременно сыном его возлюбленной и его злейшего школьного врага, но и Драко Малфой, крестник.

Малфой старший настолько заботился о своём наследнике, что, как следствие, сильно его разбаловал. Да и хорошие манеры поведения, привитые ему Нарциссой, очень плохо сочетались с теорией превосходства над всеми и вся Люциуса. То есть сочетались отлично, но в итоге, как наблюдал в Малфой-мэноре Северус, это вылилось в то, кем Драко наверняка стал — павлином, который считает себя лучше всех, причем совершенно не скрывающий этого, а выставляющий напоказ. При условии, что все его подвиги заключены в словах «мой отец» и однокоренных ему.

Так что у профессора зельеварения прибавилось проблем… а если учитывать неоднозначный намёк директора на «быть чуть-чуть построже с Гарри Поттером», то дело начинало принимать ещё более неприятный оборот: ему не хотелось продолжать лгать. А кого он обманывает? Ложь — неотъемлемая часть его жизни. Впрочем, вести себя построже с отпрыском Джеймса будет не столь сложно… впрочем, на Поттера зельевар посмотреть ещё успеет.

Других профессоров тоже в той или иной мере интересовал Гарри Поттер. Некоторых в виде символа освобождения от террора лорда Волан-де-морта, а некоторых он интересовал в качестве сына Джеймса Поттера и Лили Эванс, которых отлично запомнили все старожилы в этом замке. Например, Филиус Флитвик хотел знать, передался ли талант к чарам от матери и отца к их сыну. Минерву МакГонагалл же интересовал талант к квиддичу, который должен был перейти от отца к сыну, а также трансфигурация, к которой опять же склонялся отец. Лили тоже безупречно выполняла все задания, но тем не менее сразу было видно, что именно у Джеймса был талант.

Как ни странно, но Квиринуса Квиррелла же ничего из этого не волновало, помимо головной боли, которая с недавних пор начала его донимать, а также необходимости мысленно пересказывать всё, что происходило вокруг своему «соседу». Теперь одержимому приходилось делать это постоянно, иначе он получал профилактический ментальный удар через образованную между ними связь, причём по «качеству» ощущений он иногда в чём-то мог посоперничать даже с проклятием боли….

Наконец, все преподаватели уселись на своих местах. В этот момент даже они на некоторое время могли поддаться очарованию Большого Зала. Выглядело всё и вправду просто изумительно, и даже время не позволяло учителям так просто привыкнуть к такому великолепию.

Золотая посуда, кубки и столовые приборы прямо-таки сверкали, причудливо отражая разнообразие освещения в зале, которое начиналось с канделябров и заканчивалось мягким идущим неизвестно откуда светом, который освещал, казалось бы, самые тёмные его уголки. Сверху, на пару со звёздами, сверкали свечи, которые россыпью покрывали весь потолок, выглядевший так, будто его и не было. Поэтому создавалось ощущение, что праздник происходил на открытом воздухе, а не в старинном замке. Директор, сверкающий своими глазами за очками-половинками, а также остальные преподаватели, одетые во всё, по их мнению, парадное, тоже добавляли необычности происходящему. Атмосфера Большого Зала превосходно создавала ощущение чего-то большего, чем просто общефакультетской столовой.

Наконец, профессор МакГонагалл, место которой было единственным свободным среди преподавательского стола, вошла в Большой Зал. За ней, тихо переговариваясь и негромко (как им казалось) вздыхая, шли первокурсники, во все глаза рассматривающие открытое им великолепие.

Когда будущие Барсуки, Орлы, Львы и Змеи прошли между столами Гриффиндора и Пуффендуя, профессор остановилась рядом с табуретом, на котором лежала архаичных времен остроконечная шляпа. Затем развернулась к внезапно ещё более оробевшим первокурсникам и объяснила им их нехитрую задачу по примерке этого артефакта.

Вдруг шляпа зашевелилась. У неё появилось что-то вроде импровизированного ротового отверстия, и она внезапно начала свою песню, которую придумывала весь предыдущий год.

********

Удивительное дело, но песня звучала довольно рифмованно. Конечно, с моим восприятием английского текст отличался как от книжного перевода, так и реального варианта, но это вовсе его не портило. Единственное, что подкачало, так это голос, впрочем, тут винить некого — какой есть. Меня больше беспокоила сама церемония: МакГонагалл уже объявила про церемонию распределения и сейчас проговаривала фамилию за фамилией. И в это время столы факультетов постепенно пополнялись новыми учениками. Того гляди, объявят и меня.

Тем временем вызвали Невилла, на которого я лелеял большие надежды: если он не попадёт в Гриффиндор, то сразу поймёт, зачем я отговаривал его от поступления в этот дом. Ему действительно лучше будет на любом факультете, помимо Слизерина. А если учитывать, что он не самый умный, но трудолюбивый, то у него остаётся лишь один, наилучший вариант.

— Невилл Лонгботтом!

Мальчик медленно вышел из строя, затем на что-то решился и сел на табурет, решительно ожидая, пока шляпа упадёт ему на голову. Через минуту Шляпа выдала свой вердикт.