Рыжий - [15]

— О!

— Хороший?

— Да.

— Как золотые зубы Господа?

— Не испорть все опять.

— Моя малышка Мэрион. Я такой негодяй.

— Я буду читать его перед сном.

— Я — ужасная свинья, Мэрион.

— Хорошенький костюмчик?

— Ты слышишь меня? Я — свинья.

— Слышу. Я хотела бы, чтобы мы были богатыми. Я хочу путешествовать. О, если бы мы могли путешествовать!

Мэрион встала, обняла его белоснежными руками, прижалась к нему животом и засунула язык глубоко в рот Себастьяну.

Если разобраться, ты все-таки славный человечек, Мэрион, просто иногда легко выходишь из себя. А теперь отправляйся на кухню и приготовь обед. А я отдохну в кресле и почитаю «Ивнинг Мэйл». Я вижу список пожертвований, сделанных из-за угрызений совести. Замечательная эта штука — совесть. А вот и письма о проблемах эмиграции и женщинах, вступающих в брак по расчету. Здесь же послание Блаженного Оливера Планкета. Я навестил его как-то в церкви Св. Петра, что в Дрогеде. Древняя, отрубленная двести пятьдесят лет назад голова. На какое — то время я лишился дара речи. Серый с розовым кривой оскал мертвеца, освещенный свечами. Уборщицы посоветовали мне прикоснуться к ней, потрогайте ее, сэр, это приносит удачу. Перепуганный, я ткнул пальцем в покрытый плесенью провал носа, ведь в наше время удача никому не помешает.

А теперь я вижу, как они выходят из прачечной. Высыпают на улицу гурьбой и выстраиваются в очередь на трамвайной остановке. Среди них — темноволосая девчонка с карими глазами; хорошенькие губки украшают ее бледное личико. Ножки в фильдекосовых чулках обуты в грубые армейские ботинки. Шляпку она не носит, а волосы у нее собраны в тугой узел на затылке. Подходит к мальчишке, разносчику газет: икры ее слегка переливаются. Запихивает газету под мышку и становится в очередь.

Я нутром чую, что она уже не девственница, но скорее всего еще не рожала, и соски у нее розовые и совсем еще детские, но даже если они темные, и она уже кормила грудью — я все равно не возражаю. На ее хорошенькой шейке зеленый шарф. Шеи должны быть белыми и длинными, с голубой веной, нервно подергивающейся в такт нашей, в общем-то, суматошной жизни. О Боже праведный, она смотрит на меня. Спрятаться? Но кто я? Негодяй? Трус? Ни в коем случае. Смело смотрю ей в лицо. Ты — прелесть. Просто прелесть. Уткнуться бы лицом в твои девичьи груди. Увезти летом в Париж и вплетать в твои волосы листья.

— Себастьян, готово, принеси стул.

В кухне отрезает толстый кусок хлеба, выскребает масло из чашки.

— Себастьян, а как же с туалетом?

— В каком смысле?

— Кто его будет чинить?

— Мэрион, но не во время обеда же. Нет, ты хочешь довести меня до язвы желудка.

— Ты должен проявлять инициативу.

— После обеда. Не припирай меня к стенке из-за паршивой ирландской канализационной трубы. Дело это для Ирландии новое, и трубы прокладывают как попало.

— А кто будет платить за ремонт?

— Скалли придется раскошелиться.

— И эта штуковина воняет, Себастьян, надо что-то делать с вонью.

— Всего лишь обыкновенное дерьмо.

— И как ты только смеешь употреблять такие гадкие слова!

— Дерьмо есть дерьмо даже в день Страшного Суда.

— Какое хамство! Я не позволю тебе ругаться в присутствии Фелисити.

— Она так или иначе услышит это слово, а что касается хамства, то я позабочусь, чтобы с ней позабавились до того, как ей исполнится пятнадцать.

Мэрион замолкает. Кладет яичную скорлупу в кофе. Я замечаю, что ногти у нее изгрызены. Она пробирается сквозь наваленный повсюду хлам.

— Ну ладно, Мэрион, успокойся. Это просто адаптация. Мне нужно привыкнуть к здешней жизни.

— Ну почему ты такой невыносимый?

— У меня плохой характер.

— Не лги. Ты не был таким до приезда в Ирландию. Грязная и хамская страна.

— Ну, ну, полегче.

— Посреди зимы дети гоняют по улице босиком, а мужчины из дверей подъездов норовят показать проходящим женщинам свои гениталии. Омерзительно.

— Выдумки. Ложь.

— Плебеи. Теперь я понимаю, почему они годятся только на то, чтобы работать слугами.

— В твоих словах чувствуется привкус горечи, Мэрион.

— Ты же сам знаешь, что я говорю правду. Посмотри только на этого выродка О’Кифи, помышляющего только о разврате. Ирландцам Америка, по-видимому, не идет на пользу. Пороки их только усугубляются. Он не годится даже на то, чтобы стать слугой.

— Я думаю, Кеннет — джентльмен во всех отношениях. Разве ты когда-нибудь слышала, чтобы он пукал? Ну разве слышала?

— Чудовищный тип. Достаточно посмотреть, как он играет с разомлевшим на солнце котом, чтобы убедиться, что он закоренелый развратник. Когда он входит в комнату, я чувствую, что он мысленно меня насилует.

— В этом нет ничего противоестественного.

— Отвратительная похотливость ирландского простолюдина. А ведь он старался произвести впечатление хорошо воспитанного человека. А как он ест? Нет, это невыносимо. Хватает все подряд. Когда мы впервые пригласили его на ужин, он проследовал мимо нас, словно мы его слуги, и принялся есть, когда я еще не села за стол. А то, что он отщипывал от хлеба кусочки? Нет, ты не должен закрывать на это глаза.

— Не нервничай, нужно быть терпеливыми с людьми, которые таскали за вашу страну каштаны из огня.

— Я бы хотела, чтобы мы остались в Англии. Ты бы мог подождать места в Оксфорде или Кембридже. Там, по крайней мере, мы могли бы сохранить чувство собственного достоинства.