Рыжеволосая бестия - [15]

«Господь не дал».

Горло перехватило от навернувшихся слез. Она снова склонилась над шитьем и с силой вонзила иглу в ткань.

«…ваш сын…»

Дэвид не был ее сыном, но она не смогла бы любить его сильнее, если бы даже мальчик был рожден ею. И то, что его отняли у нее, нужно было считать благословением? О Господи! Почему ты так жесток? Где твоя милость?

Алиса еще раз изо всех сил надавила на иглу, но острая боль в пальце не могла сравниться с болью ее душевной раны.

Иконы, фрески! Никогда больше она не посмотрит в их сторону, если ей будет нужна помощь.

5

— Вот ведь бесстыжая! Живет с мужчиной, который ей в отцы годится, и еще на глаза честным людям смеет показываться! Ох и бесстыжая! Ох и бесстыжая!

— Да погоди ты, Елизавета, не кипятись! Несмотря на то что мне претит говорить о ком бы то ни было плохо, тут я согласна с тобой. Эту девицу, которая так себя ведет, нужно бы… Эх, совсем стыд потеряла!

— Да такие, как она, и знать не знают, что такое стыд!

Женщины говорили громко, не скрываясь. Проведав крошечный клочок земли у церкви, где лежал ребенок, которого она любила, как родного, Алиса возвращалась домой. Она плотнее укуталась в шаль. Нетрудно было догадаться, о ком говорили женщины, задержавшиеся у ворот церкви, чье имя смешивали с грязью. Разговор шел о ней. Но стоило ли удивляться, если у людей испокон веку заведено судить о тех, кого не знаешь, критиковать того, до чьих проблем тебе и дела-то нет.

Крепко затянув шаль под грудью, Алиса ускорила шаг, стараясь не смотреть на сплетниц, провожающих ее презрительным взглядом. Ей не впервые приходилось слышать в свой адрес подобные оскорбления, но с каждым разом ругань становилась все резче.

Нужно было покинуть этот город сразу после смерти Дэвида, но ей казалось, что, если она уедет, ему здесь будет одиноко. Да и у нее за три месяца боль в сердце еще не успела утихнуть.

— Мы этого не допустим!

Худая, как палка, женщина в черном пальто и черном шелковом платье с волочащимся по земле подолом отошла от серого каменного дверного проема и преградила Алисе дорогу. Под изящной черной вуалью, прикрепленной к шляпке, неуклюже сидевшей на копне седеющих волос, хищно поблескивали темные внимательные глаза.

— Хватит уже терпеть.

— Одно дело говорить, Елизавета, а другое — делать. Мы ведь не можем, даже если и правы, просто взять и приказать ей… К тому же мать у нее больная…

— Так она матерью прикрывает свое бесстыдство!

Слова, столь же неприятные, как и сама женщина, чьи уста их извергли, растаяли в кристально чистом воздухе тихого весеннего вечера.

— Они с Иосифом Ричардсоном наверняка думают, что люди ни о чем не догадываются… Не догадываются, что она — шлюха!

Шлюха! Алиса остановилась как вкопанная. Этим словом называли ее в Дарластоне. Неужели оно и сюда пришло следом за ней?

— Да, да, шлюха! Иначе с чего бы это мужчине пускать к себе в дом женщину, которую в городе никто раньше-то и не видел? Послушай меня, красавица…

Злость, с которой были произнесены эти слова, словно холодный острый меч, резанула по сердцу Алисы.

— Послушай меня. Мы больше не намерены терпеть. Я сама сделаю все, чтобы такое отребье, как ты и та, которую ты называешь матерью, побыстрее вышвырнули из нашего города. Нам здесь такие не нужны. Ты — позор для приличных женщин.

— Правильно говоришь, Елизавета, пусть отправляются туда, откуда пришли. Но только ты же знаешь этого Иосифа Ричардсона, ему наши слова как об стенку горох. Не послушает он нас.

Вторая женщина не казалась такой тощей, как ее компаньонка, но одета она была тоже строго. В затянутых в черные перчатки руках она сжимала Библию.

— Нас, может, и не послушает… — Едва видимые за вуалью губы Елизаветы зло сжались в тонкую линию, только от этого яду, который из них изливался, не поубавилось. — А Амелию Банкрофт послушает! Когда леди Амелия узнает, что творится у нее под носом, когда мы ей расскажем, что вот эта дрянь вместе с еще одной, у которой не хватает духу на люди показываться, живут в собственности Холла, этим грязным потаскухам сразу придется искать другое место для своих блудливых игр. И самому Иосифу Ричардсону тоже, если он вздумает спорить с Банкрофтами.

«…этот мир станет только лучше, если очистить его от шлюх…»

В ту секунду она снова увидела его. Эти черные безжалостные глаза, смоляные волосы с проседью, жестокие тонкие губы, безразличное выражение лица. Этот человек собирался по примеру своего дружка надругаться над ней. Задохнувшись от одного воспоминания о пережитом в тот день ужасе, Алиса бросилась бежать по дороге, ведущей от церкви. Из-за страшных слов, грохочущих в голове, она не замечала, как больно впиваются камни в ступни через прохудившиеся подошвы старых туфель.

Шлюха!.. Шлюха!..

Каждый слог отдавался в голове ударом молота. Вот кем ее считали те мужчины! Вот кем ее считают эти женщины! Вот кем будет считать ее весь мир, когда родится ребенок… Ребенок!

Словно остановленная чьей-то невидимой рукой, Алиса замерла на месте и посмотрела вдаль, через огромный пустырь, отделявший ее от дома, в котором они с матерью нашли прибежище.

Иосиф! Ее брови напряженно сдвинулись, как будто она впервые задумалась над тем, в какое положение они поставили Иосифа Ричардсона, воспользовавшись его добротой. Когда родится ее ребенок, ребенок, зачатый при изнасиловании, все наверняка решат, что его отец — Иосиф Ричардсон.