Рыжая магия - [16]

Покуда он занимался этими делами, кто-то уже успел проделать дыру в заборе, и народ хлынул через стройку. Федя побежал, стал останавливать людей, заворачивать их, ругаясь и взывая к совести, на одного гражданина даже замахнулся, сделав зверское лицо. И тот заспешил обратно, нервно потряхивая портфельчиком. Да, впрочем, Федя никогда не ударил бы его. Некогда, больше тридцати лет назад, Федя был чемпионом флота по боксу в среднем весе. После одного страшного, почти невероятного случая был дан железный зарок.

Растопырив руки, похлопывая ладошками, Гильмуллин гнал, словно пастух, громко ропчущую толпу к проделанному ею отверстию. Выгнал, сходил за молотком, заколотил дыру и снова сел на скамеечку. Посидел и вспомнил: а ведь надо бы поесть! Не сидеть же весь вечер и ночь голодным. И тут же призадумался: а имеет ли он право? Но, поразмыслив, пришел к выводу: да, имеет. Ведь что ему ставят за дежурство? Одну смену. А в рабочую смену обязательно включается перерыв для приема пищи. Но опять возник казус: на кого же оставить территорию, ведь он один. Народ тут, как видно, настырный, не успеешь отвернуться — готово, отодрали доски, побежали! Совсем не знают порядка. А ведь некоторые неплохо одеты, возможно, работают какими-нибудь доцентами. Или бухгалтерами. Или архитекторами. Образование-то дали, а правила объяснили плохо. Ну вот, разве непонятно: заколочено—значит, не ходи. Расколочено — значит, ходи! Нет, так и норовят нарушить. И все ведь тайком, тайком, украдкой… Федя тяжело вздохнул. Видно, придется голодать, оставить пост никак нельзя. Но тут из-за забора послышался знакомый лай, и Федя приободрился: кажется, еще не все потеряно. Он вышел с территории и крикнул гуляющей вдоль забора с пудельком Комендантше:

— М-мамаша! На минуточку!

Старуха медленно, чопорно двинулась в его сторону. Собачка тявкала куда-то в сторону, просто так, на белый свет. Федя знал, что пуделек его совсем не имеет в виду: он животных не обижал, и они относились к нему равнодушно.

— Вы не посидите у будки немножко, не посмотрите за порядком? А я схожу, маленько поужинаю, а то столовая через полчаса закрывается.

— Отчего же, я с удовольствием. — Она наклонила голову и прошла на территорию.

— Справитесь ли? — с сомнением сказал ей вслед Федя. — Тут ведь народ-то — ой да ой!

— Не беспокойтесь.

С этого момента Гильмуллин был спокоен: старушка все сделает как положено. Она вообще молодец! Любит порядок, уважает. И других этому учит. Вот быть бы всем такими, как она, насколько бы проще, спокойнее стала жизнь! Он, не торопясь, поужинал, вернулся на стройку и сел на скамеечку рядом с Комендантшей. Затеял вежливый разговор:

— Как сами-то? Не болеете? Голова не болит? Ноги не болят? А сердце? А спина? Сын-то как? Не обижает? Работает?

— Спасибо, хорошо. Нет, не болею. Только мозжу иногда вот прямо вся. К сырости. Нет, не обижает. Работает, работает. Следователем работает.

Тем временем быстро смеркалось. Старуха попрощалась. Федя бросил ей вдогонку:

— Приходите еще, мамаша! А то мне, поди, скучно. Она глубоко, внимательно заглянула ему в глаза, так, что стало зябко, и вполголоса сказала:

— Обязательно.

После ее ухода Федя затосковал. Взошла луна, подул теплый весенний ветер. Свистнул раз и пошел, пошел наяривать раскатами соловей. Как-то постепенно, смывами, исчез, растворился белеющий забор, затем ушла, раздвинувшись в стороны, земля, и по поверхности раскатилось море. Оно шумело вначале в отдалении, но набегало ближе, ближе, с грохотом волна проплыла под ногами, и тогда Федя понял, что стоит на палубе родного своего эсминца «Разительный» в одних трусах, а сверху, на голове, привязанная обвитым вокруг лица ремнем — его матросская одежда: фланелька, брюки, вместо ботинок—легкие сандалии, купленные задешево в Неаполе. Он собрался в очередную самоволку на берег, на свидание с красоткой-итальянкой Джельсоминой, Джелькой. Федя — артиллерист, старшина второй статьи, он молод, красив, строен, притом боксер, чемпион флота. С ним не шути!

Пятьдесят шестой год, и Федина служба подходит к концу. Он еще успел застать на флоте воевавших, много видавших на веку, не лезущих в карман за словом и делом морячков — «вся корма в ракушках», и многому научился от них. Не только в службе, служить они умели и умели требовать с «салаг». Не только. За Федиными плечами были и отчаянные побеги от патрулей, и дикие, без единого звука, драки за пакгаузами, и лихие гулянки с портовыми девочками. Пять лет службы на кораблях сделали из с трудом объясняющегося по-русски деревенского татарского парня другого человека. Он стал проворным, дерзким, отчаянным и не боялся ничего на свете. На «коробке» Федя слыл хорошим, исполнительным матросом—иначе нельзя, таков был закон, — но звериная сила распирала грудь, искала выхода, больно ломила молодые мускулы. Бокс отвадил его немного от случайных драк, старшина начал бояться своего удара: ну его, еще прихлопнешь кого-нибудь! Лучше уж девчонки… Немало их было в военно-морском городе Севастополе, изведавших ласк иссиня-черного, горбоносого старшины, тайно плакавших по нему, из-за него — по разным поводам. В период своего увлечения женским полом Федя и изучил тот способ самоволки, который собирался применить сейчас: ночью, после отбоя, со стоящего на рейде корабля — в воду по штормтрапу, и — к берегу. Надо только затемно вернуться на корабль, иначе может засечь вахтенный.