Рюрик - [197]

На мостике, во всём великолепии патриаршеского одеяния, сверкавшего драгоценными камнями митры, саккоса и ризы, стоял глава православной христианской церкви Царьграда. Окружение Аскольда замерло в немом почтении к его святейшему превосходительству.

"Так вон чем они покоряют! - хмуро думал Аскольд, глядя на Фотия. - Да, блеск и красота одежды поражают, вводят в душу смятение, но… это не должно меня… сбить с толку! Боюсь, что смотрюсь я перед ним истуканом… Ну да ладно, моя воля должна быть первой!"

- Почему сей монах мне своего лица не кажет? - спросил, казалось, грозно Аскольд, как только оправился от замешательства и понял, что сломил, стоптал тщеславное самолюбование Фотия, ибо увидел в его взгляде растерянность. - Кто здесь должен диктовать условия: я или ты? Развернувшись всем корпусом - к патриарху и ещё раз внимательно вглядевшись в его узкое, серое лицо и поняв, что перед ним не Игнатий, на сей раз действительно гневно спросил Аскольд.

Фотий замялся. Не ожидавший такого поворота дела, он чувствовал, что своим великолепием совсем не сразил Язычника, а, напротив. Язычник поразил его своей чисто мужской красотой: начищенный до блеска серебряный шлем, мелкая кольчуга, плотно облегавшая могучий, высокий торс черноволосого волоха, и булатный меч со строгим поясным набором делали Аскольда великолепным витязем. Фотий понял, что Игнатий был прав, когда в скупых чертах очень точно охарактеризовал того, кто почти поднял Царьград на копье. "Будь у этого Язычника больше камнемётных машин и черепах, он бы давно превратил великую столицу мира в руины, - лихорадочно пронеслось в голове у патриарха Византии и застучало в висках: - Не раскрывать же ему Михаила!"

- Ежели этот монах не откроет лик свой и не назовёт имя своё, я выброшу его в море! - повелительно изрёк Аскольд и яро глянул в глаза Фотия.

Фотий понял, что Язычник так и поступит, но решился схитрить.

- Посмотри, великолепный витязь и государь города Киева, какие дары прислали тебе жители нашей страны, - елейным голосом проговорил он, сойдя с мостка и уступив место группе монахов, несущих на носилках золочёные ткани, паволоки, драгоценности и восточные сладости.

Но Аскольд не клюнул на уловку патриарха, хотя был глубоко тронут неожиданно сладостным обращением к себе.

- Не старайся одурить меня, христианский вождь, - зло отрезал Аскольд и, ткнув пальцем в сторону кормы своего струга, резко бросил: - Дары - туда! Имя! - круто повернувшись снова в сторону монаха-стоика, крикнул Аскольд и грозно предупредил: - Последний раз спрашиваю! - Он положил свои могучие руки на плечи дрожащего от страха монаха и нащупал его тощую шею.

- Отпусти его! - вскричал в ужасе Фотий и, заикаясь, пролепетал: Это… это наш царь, Михаил Третий! Он… захотел сам посмотреть на того, кто… так безжалостно разоряет и губит его страну.

Аскольд разжал пальцы и опустил руки, мгновенно ощутив пот на всей спине.

- Царь?! - шёпотом переспросил он, но в следующее мгновение вслух, погромче, рассудил: - Значит, ему можно на меня смотреть, а мне нельзя созерцать его царствующую особу? Зачем вы сюда прибыли? Показать мне своё пренебрежение? Доказать мне, грязному язычнику, как высоко стоят христианские правители?! Да я знаю, какие вы деятели! - Аскольд засмеялся и заглянул в лицо Михаила III: - Значит, ты царь?

Монах, не раскрывая лица, едва кивнул головой.

- Значит, гонец эпарха Орифы достиг тебя на Чёрной речке в Каппадокии и притащил тебя, царя, сюда, посмотреть, что стало с твоей столицей, пока ты спасал своё личное имение от павликиан?[94] - смеясь, спросил Аскольд, небрежно тронув пальцем капюшон плаща Михаила.

Монах, так и не открыв лица, низко склонил голову.

- Чего вы от меня хотите? - снова, смеясь, спросил Аскольд. - Но только… правду извольте глаголить! Ложью питайте свою паству! - с горечью вдруг потребовал Аскольд и хмуро уставился на Фотия.

Патриарх оглядел ещё раз сосредоточенного, грозного Аскольда, его могучее окружение: рыжеволосого крепыша - сподвижника Дира, великолепно держащегося меченосца Глена, богатыря Мути, телохранителей великанов и поклонился Аскольду.

Затем он глянул на Исидора, своего первого монаха, молча, но внимательно наблюдавшего за всеми событиями встречи на высшем уровне, и слегка кивнул ему. Тот вытащил из-под полы своего плаща сосуд со священной водой и изящной метёлочкой из душистых трав и передал всё это патриарху. Фотий медленно и важно обмакнул метёлочку в святой воде и окропил ею струг, на котором проходила столь замечательная встреча, и всех её участников.

Аскольд, не ожидавший такого этапа в церемониале встречи, невольно стряхнул с себя капельки святой воды.

Фотий заметил его брезгливый жест, но смолчал: сейчас главное - не мелочные обиды, а, напротив, возвышение Язычника. И Фотий постарался. В важной позе он попытался величаво стоять в центре струга Аскольда и держать красную речь.

Аскольд исподлобья смотрел на Фотия, говорившего величаво, но с явной печалью в голосе.

- …От ужаса и страха разрываются сердца наших жителей, которые видят, как твои воины без устали держат перед стенами города на вытянутых руках твоих ударных ратников, а те постоянно разоряют и жгут их селения. Наши крестьяне уже две недели не сеют и не пашут, а это грозит голодом всему городу. Наши ремесленники и торговцы не ведут торгов, а это грозит разорением казны государства. Смилуйся над нами, великолепный государь Киева! - проговорил Фотий и склонил голову перед Мудрым Язычником. - Прими от нас дары, выслушай притчу о нашем Боге, внемли мудрости его завета и оставь с миром нашу столицу! Пусть гордое и смелое сердце твоё впустит в себя милость к врагу своему, и благодаря этому великодушию сила твоя и войска твоего никогда не будут иссякать!