Рыцари былого и грядущего. Том 1 - [40]

Де Ридфор никогда не сожалел об оскорблении, которое он нанёс маршалу, хотя Жак вскоре своей доблестной смертью доказал несправедливость обвинений магистра. Жерар просто завидовал героической гибели Жака. А сейчас, когда магистр в полном одиночестве брёл по раскалённой пустыне и под непрерывный шёпот молитв вспоминал тот бой, он вдруг испытал нестерпимое чувство стыда и вины перед Жаком. Впрочем, нестерпимой была зависть, а стыд, как ни странно, принёс облегчение, и Жерар испытал чувство сходное с прозрением, как будто вдруг в одно мгновение его душа стала зрячей. Магистр понял, что попросту не был достоин умереть рядом с таким возвышенно-чистым человеком, как Жак де Майи. Они были одинаково храбры, но не одинаково чисты, а Жерар любую ситуацию тупо и примитивно мерил мерой храбрости. Теперь Жерар был уверен: Жак умел молиться, а он лишь произносил слова молитв. «О, какая тут огромная разница!» — восторженно воскликнул Жерар де Ридфор, в душе которого теперь восхитительно пели возвышенные слова: «И оставив нам долги наши, так же как и мы оставляем должникам нашим…». Впервые за многие годы абсолютно пустая и зловеще-сумрачная душа Жерара наполнилась тихим радостным светом. На пороге совершенно бесславной гибели, так и не добившись героической смерти, он вдруг почувствовал себя счастливым. Совершенно счастливым.

Теперь ему горько и стыдно было вспоминать о том, в каком мраке он пребывал после битвы под бродом Иакова. Изо всего войска спаслись, кроме Жерара, только два рыцаря. Магистр явился к королю и красиво отчеканил: «Перед вами треть моего отряда». Король не сказал ни слова. А вскоре среди крестоносцев поползли слухи о том, что магистр тамплиеров погубил 600 рыцарей, а сам спасся позорным бегством. Но ведь это было не только чудовищно несправедливо, но и абсолютно бессмысленно. Как мог тяжеловооружённый рыцарь на не особо шустром коне, приученном не к скорости, а к тяжести, да ещё когда оба измучены боем, спастись бегством от нескольких десятков лёгких всадников на быстрых арабских скакунах, при том, что у врага ещё были свежие, не побывавшие в бою силы? Да он при всём своём желании не смог бы ускакать от них дальше, чем на полёт стрелы. И всё-таки оскорбительную бессмыслицу о его позорном бегстве передавали из уст в уста. Почему им доставляло удовольствие отказывать ему в том единственном достоинстве, которым он дорожил — в храбрости? Жерар ничего не хотел понимать, он тупо стремился доказать свою храбрость на деле.

А между тем, Иерусалимское королевство разъедали внутренние интриги, в которых его бывший друг Раймунд играл одну из первых ролей. Короля Балдуина доконала, наконец проказа. Сторонники Раймунда как осы роились вокруг его смертного одра, и умирающий Балдуин лишил Лузиньяна регентства, помирившись с графом Триполи. Но не успели короля похоронить, как ситуация перевернулась обратно и новым королём избрали-таки Лузиньяна, который наспех женился на сестре покойного Балдуина — Сибилле. Жерар был, конечно, рад, что королём стал его плохой друг Ги, а хорошего врага Раймунда опять отодвинули от престола.

Саладин, между тем, наступал, крестоносному Иерусалиму грозила смертельная опасность. Жерару казалось, что всё очень просто: надо собрать войско и дать Саладину бой. Но не все так считали. Многие знатные крестоносцы убеждали нового короля, что в «чистом поле» Саладин обязательно их победит, а потому надо запереться в неприступных иерусалимских стенах и мужественно выдержать осаду, на что шансов было куда больше. Жерара подобные предложения, как и всегда, доводили до полного бешенства. Наслушавшись досыта бесплодных словопрений, он один вломился в покои Лузиньяна и дико зарычал на него: «Ты король или кто? Ты крестоносный лев или сарацинская лиса, предпочитающая отсидеться в норе? Денег у тебя нет? Мои тамплиеры продадут свои белые плащи, только бы позор, которому нас подвергли сарацины, был смыт. Мы обойдёмся без твоих изнеженных полурыцарей. Пусть они услаждают твой слух сирвентами, а сражаться будем мы, тамплиеры. Или ты всё-таки с нами? Всё! Довольно слов! Вели войску вооружаться! Ты слышишь меня? Вели вооружаться!»

Перед таким напором нерешительный Лузиньян не смог устоять. Ему удалось собрать тридцатитысячное войско. Из них — 1200 рыцарей — огромная сила, да ещё 4 тысячи конных сержантов, а остальные — лёгкая конница туркополов, арбалетчики и так далее. И вся эта огромная сила на рассвете выступила, двигаясь к Тивериадскому озеру. Войско, конечно, страдало под палящими лучами июльского солнца Палестины, но Жерар, ставший главным военным советником короля, не так уж плохо всё рассчитал: походного запаса воды должно было хватить как раз до озера. В бурдюках ещё оставались последние глотки, а от озера их отделял всего лишь полудневный переход — на этом коротком отрезке Саладин при всём желании не успеет их перехватить. И тут — на тебе. Крестоносцы увидели полуразрушенные стены крепости Марескальция — к ней надо было тащиться несколько часов, свернув с основного пути. До Марескальция было, конечно, гораздо ближе, чем до Тивериадского озера, а в крепости должны быть колодцы. Жерар не на шутку испугался этого соблазна, сказав Лузиньяну: