Рыцари без страха, но не без упрека - [18]

– Ишь придумал, рыцарь он! Я тебе сейчас покажу рыцаря!

– Да кто тебе из дому разрешил убежать?

– Где поварёшка? – неслось отовсюду.

– Куриный бульон вылить! Да я тебе за куриный бульон голову оторву!

– А вам, дылдам, не стыдно? С маленькими связались.

Император вместе с канцлерами грустно и молча наблюдали за тем, как редели ряды их рыцарей, что есть сил сопротивлявшихся угону в домашний плен. И всё-таки многие рыцари успевали им на прощанье весело «бемзнуть» поварёшкой о кастрюлю. «Бемз!» – раздавалось то с одной, то с другой стороны.

– В такое тряпьё вырядиться! – неслись возмущённые возгласы. – То-то я смотрю, все мои чулки, все колготки запропастились куда-то… А сумки холщовые на куски порезаны…

Когда похищение рыцарей закончилось, император с канцлерами стали снимать с футбольных ворот карманные фонарики и сняли также с баскетбольного щита фару от мотоцикла.

На улице после этого сразу стало светло. В свои права вступил зимний день – воскресенье, когда не состоялся первый и последний рыцарский турнир при свете карманных фонариков. Тогда он и правда не состоялся, зато состоялся потом, но уже без всяких фонарей, фар и фонариков.

НЕЗАМЕТНАЯ

(Рассказ Люси)

– Вот про меня никто ещё слова не сказал. Ни разу даже не упомянул, как будто меня и нет в нашем классе. Неделю могу не приходить в школу, и никто не заметит. А когда приду, опять не заметит никто и не удивится, что я пришла. «Люся Ботикова пришла!» Никто так не закричит. Иногда мне это обидно, а иногда нет. Теперь я привыкла к этому. Ну что делать, раз я такая незаметная. Не буду же я нарочно всем лезть на глаза: это я, я, смотрите! Не буду. Может, я пока незаметная. А когда вырасту, стану заметной, хотя бы по росту. По росту вон сколько заметных есть!

На переменках я всегда хожу с Натой и Томой. Они разговаривают между собой, а я слушаю. Я всегда слушаю и молчу, потому что боюсь сказать не то. Я ведь глупая. Мама мне тоже так говорит: «Глупая ты моя, глупая!» Когда мама так про меня говорит, я не обижаюсь. Но когда так говорят другие…

Глупой и ПРОСТОДУРОЙ меня всё время зовёт Егозихин. Он всегда цепляется ко мне, ставит подножки, дёргает за косы. Мне это очень неприятно. Я же к нему не лезу, а он тогда чего?! Я ненавижу, когда ко мне пристают и лезут. Мне лучше одной быть.

Я люблю быть одна. Тогда я и весёлая становлюсь, и даже совсем не тихая. Я становлюсь сама собой. Могу петь и танцевать. А при всех мне петь не хочется и не хочется танцевать. Напоказ я не люблю. И ещё один человек напоказ не любит. Все его хорошо знают. Может быть, я бы хотела с ним подружиться, но он не замечает меня. Я незаметная.

Иногда я думаю про Егозихина: может, он хочет сделать меня заметной? Хочет, чтобы я при всех закричала: «Егозихин, ты чего ко мне пристаёшь?» Чтобы все увидели, что он ко мне пристаёт, и тоже бы меня заметили. И потом сами стали бы ко мне приставать. Но я никогда не закричу. Мне просто стыдно. Мне даже громко говорить и то стыдно. Мне вообще говорить стыдно: я так мало знаю.

Раз я такая, то друзей у меня ни одного как раз и нет. Только папа и мама. Я им всё рассказываю, но только про одно весёлое и хорошее. А про грустное думаю сама. Когда мне становится грустно, я начинаю читать свои любимые книжки: «Золотой ключик» и «Маленький принц».

Все свои любимые книжки я читала много-много раз. Даже знаю их наизусть. И всё равно я могу читать их без конца. Я могу читать их с середины. Когда я читаю свои любимые книжки, мне становится хорошо. Я превращаюсь в своих любимых героев, и никто-никто не может меня позвать и вернуть. Разве только мама, разве только папа, разве только… один человек, про которого никто никогда не узнает. Я его очень уважаю. И хотела бы стать для него заметной, но он вообще мало с кем разговаривает, только смотрит всё время в окошко и молчит.

КОГО ПРИЗВАТЬ НА ПОМОЩЬ?

Игра в Лабрадорскую империю то неожиданно затихала, то разгоралась с новой силой в зависимости от настроения императора и его канцлеров. Первоклассники были готовы играть в неё и день и ночь. Но им мешали и день и ночь родители. Не нравилась им эта игра: от уроков отвлекает. Да ещё придёт этот «рыцарь» домой грязный по уши – у них это называлось учиться ползать по-пластунски среди ананасов и бананов. Каких таких ананасов и бананов? Где, где они здесь растут, покажите!

Клавдия Львовна, как уже говорилось про это, до поры до времени присматривалась к игре, по-настоящему не вмешивалась. Но как зачастили к ней родители с жалобами: сыновей дома не удержать, подземные ходы везде роют, какие-то клятвы безмолвности дают… и думаете, кто над ними верховодит? Да каких-то три балбеса великовозрастных: то ли Булкин, то ли Гасконов с братьями Канцлеровыми или как их там… Словом, разберитесь, пожалуйста, Клавдия Львовна, вмешайтесь!

Перед тем как вмешаться, Клавдия Львовна опять и опять отправляла к Владу своих посланников – теперь не одного Геошку, этого Чау-Ничау, а ещё нескольких рыцарей Коретты. Она настоятельно просила Влада прибыть к ней для серьёзных и дипломатических переговоров.

Однако Влад, он же Гаскон Неповторимый, каждый раз дипломатично от этих переговоров уклонялся. Во-первых, страшно ему было на них идти: взрослые всегда всё не так, а по-своему понимают. Они делают из мухи слона. Такой шум и крик из-за первого рыцарского турнира при свете карманных фонариков подняли! Домой к нему нагрянули, и родители его не знали, куда от этого шума деваться. Так что хватит с него слонов! Поэтому он каждый раз выставлял теперь в ответ одну и ту же отговорку, – как ему казалось, спасительную: «Извините, Клавдия Львовна, но у нас в четвёртом столько на дом задают по всем предметам… вздохнуть некогда, не то что на переговоры ходить. Ещё раз извините, пожалуйста, и не сердитесь, ладно? Мы же хотим сделать доброе дело. А его надо делать в тайне. Мы же не для себя стараемся… А для кого – не скажем. Тайна это, тайна!»