Рыцарь-призрак - [22]

И он исчез.

— Нет! Подожди! — Мой голос так громко отдавался в старинных проходах, что я даже сам испугался. Я вслушивался в ночь, но ни сторож, ни священник, ни мертвый рыцарь больше не являлись.

Я упал на колени. Это было единственное, что мне пришло в голову. Элла бы мной гордилась.

— Лонгспе! — звал я. — Уильям Лонгспе! Вернись! Рыцарю подобает быть при своем оруженосце!

Ничего. Только ворона, каркая, слетела с кедра, словно ябедничая на мой крик.

Прочь.

Я стоял на коленях и ощущал меч в своей руке. Под ногами — грязь. В груди — его сердце. «Вставай Йон! — сказал я себе. — На этот раз его действительно больше нет». Но едва я хотел подняться, как услышал голос Лонгспе позади меня:

— Мертвому оруженосец ни к чему, Йон Уайткрофт.

— Нет, к чему! — запинался я. — Я точно знаю.

— Ах вот как? И зачем же?

Ну давай, Йон! Иначе он сейчас опять пропадет.

— Чтобы… выполнить клятву, — выпалил я, — чтобы… чтобы отшлифовать мрамор на твоем надгробии, чтобы составить тебе компанию… чтобы… чтобы найти выход из тьмы и ту, которую ты любишь. Да мало ли для чего! Должно же быть что-то, что я мог бы сделать!

Он молчал. И смотрел на меня.

Я думал, он больше никогда ничего не скажет. Но образ его сделался опять четче.

— Существует только одно, о чем бы я мог тебя попросить, — сказал он наконец, — но это, видимо, невозможно.

— Что?

Я с таким удовольствием сделал бы для него что-нибудь. Никогда я не желал ничего сильнее. В обмен на это я бы даже смирился с тем, что в моей жизни останется Бородай.

Лонгспе помедлил с ответом.

Потом он сказал:

— Ты готов еще раз опуститься в мою тьму?

Я кивнул.

И опять приблизился к нему, пока меня не охватил его холод.

Я был в соборе. На похоронах. Сотни людей толпились между колоннами. Мужчины, женщины, дети. Я видел священника и хористов точно в таком же облачении, какое носил Ангус. Свечи, факелы. В их непостоянном свете — мертвое тело Лонгспе. Мой собственный труп. Я лежал там почти так же, как его каменное изображение. Рядом со мной, выпрямившись, стояла женщина с тремя мальчиками и двумя девочками. Эла. Я ощущал, как мои губы силились произнести ее имя, но я был нем и уже давно не властелин своего тела. Все было в белом. Все было в черном. И внезапно мне представилась другая картина. Надо мной склонялся мужчина.

— Я слыхал, ты просил свою жену взять с собой твое сердце, — услышал я его нашептывания над моим трупом. — Очень трогательно. Ты надеялся, что так она всегда сможет тебя защитить, эта разумница Эла Солсберийская? Ты ошибся! Не для того я отравил тебя, чтобы она и после смерти еще хранила тебе верность. Нет. Твоя жена прижмет к своей груди сердце моего слуги. Именно для этого я приказал его зарубить, хотя он был мне добрым слугой. А твое сердце я повелел зарыть между старыми дольменами,[17] чьи ядовитые тени так же надежно убивают любовь, как мой яд — твое тело. Ты пропал, Уильям Лонгспе. Ибо я уверен, без твоей любви ты — ничто. Ты захлебнешься в чувстве вины, и твоя душа останется во тьме без всякой надежды на то, что все твое благородство ее когда-либо омоет. Свою смехотворную клятву ты не выполнишь никогда. Напрасно станет Эла дожидаться тебя здесь и на небесах. И так будет наконец положен предел вашей абсурдной верности!

Я с трудом переводил дух, ярость Уильяма душила меня. Ненависть… Отчаяние… И я лишь тогда снова превратился в Йона Уайткрофта, когда Лонгспе в третий раз окликнул меня по имени.

— Кто это был? — пролепетал я, все еще ощущая его ярость как свою собственную.

— Мой убийца, — ответил Лонгспе. — Отыщи мое сердце, Йон. Отыщи его и похорони в ногах моей жены. Только так обрету я надежду однажды снова с ней увидеться и исполнить мою клятву.

X Ядовитые тени

Альма, должно быть, слышала, как я прокрался обратно в дом. Когда я снимал штаны, она уже шла по коридору, и я насилу успел спихнуть с постели Агнусовых плюшевых зверей и залезть под одеяло, до того как она показалась в комнате. К счастью, Альма не заметила ни мокрых штанин, ни грязных ботинок у меня под кроватью. Наконец она затворила за собой дверь, и я с облегчением выдохнул в подушку.

В эту ночь я спал как убитый, хотя мне снился гнусный сон о том, как Стуртон вырезал мне сердце и похоронил его под виселицей. На следующее утро, в воскресенье, я, как только проснулся, сразу же позвонил Элле. Она была у родителей, и отца ее не слишком порадовал тот факт, что в воскресенье утром его дочери трезвонит какой-то незнакомый молодой человек. Но в конце концов он позвал Эллу к телефону. Она молча выслушала все, что я хотел ей сообщить, и продолжала молчать даже тогда, когда я закончил. Я уже подумал, что отец отправил ее обратно в комнату, когда она, откашлявшись, своим обычным Эллиным «меня не так-то легко вывести из равновесия» голосом спросила:

— Ну и? Что ты теперь намерен делать?

Собственно, я надеялся, что она мне подскажет. Я так привык к ее советам, что даже не испытывал больше неудобства оттого, что получал их от девчонки (хотя меня все еще приводило в смятение то, что она была такой хорошенькой). Элла была лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Совместная борьба против дьявольских собак и призраков-душегубов сильно связывает людей друг с другом.