Рыцарь ночного образа - [31]

— А откуда ты знаешь, на кого он был похож, на тебя или не на тебя?

— Оттуда, — и я вытащил страницу, вырванную из книжки в библиотеке Телмы, штат Алабама, со знаменитым портретом Рембо — фотографией в «Au Coin de la Table» где он сидит среди парижской литературной богемы тех дней, когда он впервые приехал в Париж.

— Это ты, малыш?

— Видишь, как бывает — это поэт Рембо, я вырвал его в Телме, штат Алабама, из библиотечной книжки о нем. Мне надо было сделать это тайно, я пошел в хранилище, куда меня допускали, и очень громко там кашлял, чтобы заглушить звук вырываемой страницы.

— Так ты был маленькой библиотечной проституткой в Телме, вырывал картинки из книг, и поэтому достаточно образован, чтобы стать писателем в Нью-Йорке — ты мне эту лапшу вешаешь?

— Это правда, а не лапша. Мне никогда не давалась тригонометрия или диалоги Платона по-гречески, но как писатель — я не такой инвалид в смысле грамотности, как ты думаешь.

Его большая горячая рука грубо схватила мое плечо, и он выдернул меня из-за BON AMI в кровать.

— Уволь меня от всей этой литературной чепухи.

Он во всю длину вытянулся с кровати, чтобы задуть керосиновую лампу, при свете которой я писал за BON AMI, и при свете которой я пишу и сейчас.

— Посвятишь себя своей литературной карьере, когда я посвящу себя своей, на льду и совершенно не литературной.

* * *

Хочу вернуться к признанию, что только немногие из моих приключений или случаев в Телме имели не по годам эротический характер.

Я действительно ходил каждый вечер в публичную библиотеку Телмы, и к десяти годам я прочитал, например, всего Шекспира, которого предпочитал романам Эдгара Райса Бэрроуза и книжкам про Фу Маньчжу[26].

— Добрый вечер, маленькое чудо, — так меня приветствовала библиотекарша, в насмешку, я думаю.

В моем характере заложено, наверное, что я предпочитал «Тита Андроника» «Гамлету» и едва ли не «Отелло» и «Макбет».

Читая его, я смеялся над неистовой невоздержанностью Королевы готов, которой подали на пиру мясной пирог с начинкой из мяса двух ее сыновей, изнасиловавших Лавинию.

(Думаю, что писатели предрасположены смеяться над любой невоздержанностью, кроме своей собственной.)

В те времена там жили ушедший на покой священник и его жена, Его преподобие и миссис Лейкланд, еле сводившие концы с концами, но сидели они на своем сером крылечке так покойно, как будто в их жизни не было никаких переживаний. Они подремывали рядышком в своих креслах, он в порыжевшей рясе со свеженакрахмаленным круглым воротничком, она в чистом белом платье в желтую полоску, еле заметную, как мазки краски на последнем(?) холсте Моизи. К тому же, все знали, что она страдает каким-то внутренним недугом, причинявшим ей сильную боль, но морфина не принимает — то ли потому, что морфин стоит больше, чем они могли себе позволить, то ли потому, что гордость не позволяла им принимать его бесплатно.

— Добрый вечер, Ваше преподобие, как поживаете, миссис Лейкланд?

— Спасибо, прекрасно, просто прекрасно. Как вы поживаете?

Такой разговор повторялся долгими летними вечерами в Телме практически каждый день, потому что жили они в соседнем доме.

В их голосах звучало героическое усилие.

И все же они отказывались принимать, точнее брать, корзины с продуктами, что иногда появлялись незаметно у их дверей. Священник Лейкланд передавал эту милостыню время от времени заглядывавшему к ним беловолосому негру, еще более старому, чем сам священник.

— Добрый вечер, мистер Линден.

— Добрый вечер, Ваше преподобие, как поживаете, миссис Лейкланд?

— Спасибо, прекрасно, просто прекрасно. Вы не будете так добры забрать эту корзину с…

К этому времени беловолосый негр уже поднимался на крыльцо, и их голоса становились неслышным шепотом, которым они переговаривались между собой, поглядывая из своих кресел на приближающийся вечер.

Сидя как-то около нашего дома, совсем рядом с их крыльцом, я спросил у матери:

— На кого они похожи, мама?

— Они эксцентричные.

Моя бабушка засмеялась, мягко и насмешливо.

— Ты — как твой сын, он тоже никогда не отвечает на вопросы.

— Пожалуйста, давай оставим этот предмет.

— Ты всегда все предметы оставляешь — где-нибудь не там, — проворчала ее мать протестующим тоном.

— Сынок, помоги своей бабушке вернуться в дом и сделай ей чашечку какао.

— Мне не нужно в дом, и мне не нужно какао. Послушай, мальчик мой. Ты знаешь, что такое оскорбление, а им нанесли именно его, им нанесли невыносимое оскорбление епископ Дайосиз и город Телма. Как ты думаешь, почему еще они сидят здесь, как не в качестве вызова проходящим мимо людям, нанесшим им это невыносимое оскорбление, и думающим, что могут загладить его корзинами, оставленными около их дверей, когда их нет на крыльце, и почему он отказывается от морфина для своей жены, у которой боли невыносимые, такие же, как оскорбление от церкви и города Телмы.

— Мама, — сказала мама, резко вставая со своей качалки и распахивая двери в дом.

Бабушка дала ей постоять так, занявшись изучением ночного неба, а потом с безразличным видом встала и отправилась в дом.

— Это было невыносимым оскорблением, и тебе не объяснить ему, что это значило для Лейкландов, но он скоро сам узнает значение этого слова для себя самого, и я надеюсь, вынесет его так же спокойно и достойно, как выносят они.