Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [10]

Процитировал Гейне и… вдруг предложил

Заглянуть ей к нему на квартиру.

Встали… Вышли, покинув вечерний бульвар.

Небо пурпуром пело меж туч!

Он спросил: не находит она, что мир стар?

И у двери искал долго ключ.

Сумрак комнаты-клетки. Пришлось им сидеть

На корявом диване, почти в темноте;

… Утверждал он, что жизнь – это тонкая сеть,

Что забвенье в одной красоте!

Доказал, что мораль презирать должен гений,

Что из чаши греха надо дерзостно пить!

Вдруг… дрожащие тихо ей обнял колени,

Зашептал: хочешь, дуся, моею ты быть?

Он курил у окна, не спеша, папиросу,

И, прищурясь на тускло мерцающий газ,

Говорил о наивной трактовке людьми полового вопроса.

… Отвечал ему блеск завороженных глаз.

И струилась из них чья-то воля слепая,

Кто-то в сердце вонзил остро жалящий шип:

То Вампир, кровь беззвучно и жадно впивая,

Мёртвым ртом к свежей ране прилип.

Весеннее утро

За окном шарманки трели.

Синий свет от сторы[10]:

Солнце, вдевши нити в щели,

Ткёт из искр узоры.

Стол. На нём с чернилом банка.

Зеркальце, помада.

Солнцу песнь визжит шарманка

Хриплою руладой.

Мысли чиркают, как спички

В головной коробке —

И весенние заклички

Сердце шепчет робко.[11]

В толпе

У холодных витражей кафе

Я слежу за толпой проходящих —

И встречаю с тревогой[12] в душе

Блики лиц, то пустых, то манящих.

Да, я жду. Я чего-то всё жду.

И сквозь говор и ропот неясный

Кто-то шепчет чуть слышно: «Приду».

Кто-то близится, странно-прекрасный.

Лица, личики реют в туманном окне…

Где же образ извечно-желанный?

– Может быть, Ты теперь в отдалённой стране…

Может, близок мой час несказанный!

Вдруг пройдёшь, промелькнёшь, не узнав,

И в толпе разминёмся глазами.

О скорее, не мучь… я устал,

Я устал и отравлен мечтами!

…И горит свет огней за хрусталью стекла.

Я не слышу шагов проходящих!

И сегодня ко мне… ты опять… не пришла!

И один я средь зовов звенящих.

Гость

В измятой рубашке, без брюк и жилета.

Лежал он и думал… о бренности света…

С ним рядом на ложе рублёвых иллюзий

Валялося тело в расстёгнутой блузе.

Рукою у тела он обнял грудища

И слушал, как сердце прижала… тощища!

Коптила лампадка, на планки корсета

Бросая подвижные пятнышки света.

И тиканье скучных часов говорило,

Что счастья не будет… Что всё уже было.[13]

Весенняя панель

Иду под тяжестью ватной ноши;

На двадцать фунтов тяжеле[14] калоши.

Вдоль мокрой, в солнце влюблённой панели,

Ручьи в канавках опять зазвенели.

Перед глазами людские спины.

На встречных лицах слиняли сплины…

И в мутных лужах лучей узоры,

И в глазках швеек ответны взоры!

Влюблён я в швеек и в толстых мамок!

(Душа – как глупый воздушный замок…)

Прошла блондинка, задев улыбкой:

И в сердце тотчас запела скрипка.

Запела скрипка без канифоли

Мотив тягучей весенней боли…

Hofbräuhaus (München)

Мы сидим: мы сонно-злые звери;

Перед нами кружек ряд пивных.

Наши души, тяжкие от хмеля,

Выползли из глаз, свинцовых и пустых.

Мутных ламп желтеют в нишах блики;

Пар по стенам каменным скользит,

И, как в кольцах цепкой повилики,

Пьяный мозг, пустой и скучный, спит.

Предутреннее

Фабричные трубы гудят за окном.

Весь город объят отлетающим сном…

И дрожь предрассветная в жилах зенит,

Но голос из ночи сейчас замолчит.

Гляжу я, бессонный, в предсветную даль:

Мне так непонятна дневная печаль…

Грущу я о снах тех, что должен убить,

Когда разорвётся сребристая нить!

И сны отлетают – безвестным путём:

Их ранило солнце рассветным лучом.

И там, за окном, мутный свет фонарей

И тонкие шпили[15] уснувших церквей.

Фабричные трубы зовут и гудят.

И скоро начнём мы Дневной свой Обряд.

Над мигами

Душа моя внизу

Забыта и отпета[16]

«В межкрестной тишине…»

В межкрестной тишине

Туманней мыслей свивы…

Душа в излётном сне

Забыла мир тоскливый.

– Ты слышал, как поют

Затишных[17] мигов тени?

В молчание ведут

Хрустальные ступени.

Над мигами иду

К бездвижью дальних светов.

… Душа моя – внизу.

Забыта и отпета.

«В старой, слезливой, задумчивой книге…»

В старой, слезливой, задумчивой книге,

На слипшихся жёлтых листах

Я прочёл о влюблённых сердцах,

Сочетавшихся в счастия миге.

Друг, мы вечно с тобою любили.

Моя страсть и твой девственный страх —

Здесь, на слипшихся жёлтых листах.

Предвещая любовь нашу, жили.[18]

An den Frühling (Григ)

На зыбких клавишах звучат шаги Весны:

Вся в струнных шорохах, вся в завитушках трелей —

Идёт, и на пути синеют травы-сны,

И влажный снег с ветвей роняют ели.

У талой лужицы грустит влюблённый гном.

Ручьи звенят, сплетаясь в сложной фуге;

И дятел на сосне, как точный метроном,

Считает такт, тоскуя о подруге[19].

Святые сны

Сложу для молитв я холодные руки,

Буду шептать слова в темноту…

Пусть слов[20] тех елей утешит муки,

Пусть тишь проникнет в души пустоту.

Я буду ждать благодатного чуда,

Ждать нисхожденья святых лучей,

Когда увижу в мгле жизнетворной

Сиянье тихих благих очей.

Сойдёт неслышно, с любви улыбкой

Из тяжкой оправы Лик Святой.

И речью дивной, нездешне-зыбкой

Будет учить о земле иной, —

Земле, зажжённой лучами Духа,

Где мысль и слово как шелест крыл,

Где нет печали, томленья духа,

И жизнь как праздник свободных сил!

И буду верить в тот миг манящий,

Что мир сменили святые сны…

Услышу голос в душе звенящей,

Зовущий сладость иной весны.

Сказка о познании

Мне кажется порой, в час смутных размышлений,

Когда мысль сплющена бессильною тоской,