Рыбка из «Аквариума» - [105]

Генерал не поднялся с кресла, но предложил больному сесть на стул, стоявший перед массивным столом чуть поодаль и прикрепленный скобами полу. Обоим санитарам жестом руки он предложил оставить кабинет.

Суровое лицо генерала светилось любопытством. От этого даже обычная тень презрения, почти всегда лежавшая в уголках его губ, не очень себя обозначала.

Не без любопытства разглядывал его и Петр. Генерал заведует отделением — не госпиталем. На его столе целый набор телефонов, различных по форме и цвету. Опытный глаз разведчика сразу определил: заведение, куда он попал, более чем серьезное.

— Ну, так что? С чем к нам пожаловали? — генерал прервал размышления Серко.

— Простите, товарищ генерал, но я не по своей воле. Вы же знаете! — Петру очень хотелось выведать, что знает медик-генерал.

— Ну, а что вас мучает? Чем страдаете?

— Долгие годы на чужбине. Секреты государственной важности. Бюро ракетостроения. Мания. Стойкая мания проследования…

— Мания? Тут мы поможем. Ну, а все же точнее!

— В Москве мною уже занимались медики. Чем-то кололи. С памятью совсем плохо стало… Но вы ведь поможете?

— Ну да, конечно! — И генерал еще с полчаса задавал разные наводящие вопросы, однако ничего любопытного от Серко не узнал. Раздосадовался и потому, что пока нечего было писать генералу армии Ивашутину, который никогда не занимался ракетостроением.

Он вызвал санитаров:

— Отведите в кабинет к Виталию Порфирьевичу! Я ему сейчас позвоню.

Виталий Порфирьевич, как потом выяснилось, полковник медслужбы, потомственный, в четвертом поколении, психиатр, был маленького роста, с округлым, добродушным лицом и, как подумал Серко, с двойным взглядом: отвлекающим и рабочим.

Петр вспомнил одного из «слонов» Академии, заметившего однажды, что психиатры — «сами все психи». Однако Петр очень быстро убедился, что перед ним исключение.

— О чем задумались? — спросил врач.

— О том, чтобы скорее поправиться и выйти отсюда. О чем же еще, доктор! Вы понимаете меня?

— Вот это-то как раз мне и нужно знать, чтобы вас' понять. Ну, а еще о чем?

Словно какой-то луч пронесся в сознании Петра, словно вспышка молнии озарила уснувшую было память. Он внезапно вспомнил Глорию и дочерей Аню, Иринку и Леночку.

— Так, так! Что вы вспомнили?

— Москва слезам не верит! Но, если честно, — жену и дочурок.

— Благородно, однако слезами горю не поможешь, — неожиданно для себя произнес Виталий Порфирьевич, что говорить не должен был, и понял, что проникается чувством симпатии к этому «больному», который был вполне здоров. Доктор не впервые встречался с офицером из службы генерала Ивашутина. Он отметил, что этот «больной» сумел мгновенно взять себя в руки.

— Ну а еще какие мысли вас занимают?

— Да так, чертовщина какая-то! Почему у подавляющего большинства красивых женщин быстрее всего стареет лицо и уже потом душа, как правило давно искалеченная?

— Почему вы мне это говорите?

— Чтобы не сказать чего-либо иного.

— Я так и подумал.

— Но что же я еще могу вам сказать? Меня хорошо воспитали! Перед каждым уколом я отключаю сознание. Поэтому вряд ли что из меня выдавят…

— Не зарекайтесь! Но я вас поздравляю! Однако, голубчик, не забывайте, что мы с вами — люди военные! И я не имею права ослушаться приказа. Но я назначу вам лечащим врачом знающего, хотя и молодого майора. Он симпатичный человек.

Вот эта встреча с потомственным психиатром Виталием Порфирьевичем, возможно, и спасла Серко не только от бессмысленных мучений, но и от дальнейшей искалеченной жизни.

Приказ начальства есть приказ, но у порядочного врача есть еще и клятва Гиппократа.

Молодой, знающий психиатр, за кем был закреплен «больной» Серко П.Т., оказался майором медслужбы из-под Барнаула, который тайно писал стихи, был влюблен в Сергея Есенина и в свободное время взахлеб читал детективы. Сколько бы Серко мог порассказать майору похлеще любого детектива. Правда, память от постоянных уколов стала сдавать. Но выдавались счастливые часы, особенно когда дежурство нес майор, в которые память Петра была чистой, и тогда они подолгу беседовали-. И вот, по прошествии двух месяцев, Серко стал замечать, что бывали уже целые дни, когда он вовсе не ощущал воздействия прописанных ему препаратов. Во время одного из обходов Серко заговорил об этом с майором, но тот приложил палец к губам и сказал: «После завтрака вам не мешало бы выйти на свежий воздух, погулять немного в парке. Осень нынче нас балует». В парке, где некоторые больные гуляли рядом с санитарами, майор в белом халате подошел к Серко.

— Петр Тарасович, постарайтесь наладить отношения с военфельдшером. Если вы немножечко актер, имитируйте симптомы, вызываемые уколами… Между нами, фельдшер тайно выносит из отделения медикаменты и препараты…

— Приторговывает, — поспешил сказать Серко, чтобы закрепить уверенность майора в том, что Серко все понял, и неким образом его повязать.

— Я вам ничего не говорил! Виталий Порфирьевич интересуется вами, — майор приятно улыбнулся и отошел к другому больному.

Очень скоро Петр, просыпаясь по утрам и вспоминая Глорию и дочурок, молил Бога лишь о том, чтобы военфельдшера не повысили в звании или не перевели на другой этаж.