Рыбка из «Аквариума» - [107]

За кулисами обеспокоенные коллеги и помреж взволнованно спрашивали: «Что случилось, Любовь Акимовна?», и она отвечала: «Не знаю! Не знаю!» Она «не знала», пока комедия не закончилась, а когда, занавес на сцене опустился, поднялся другой, невидимый занавес — драмы ее жизни.

Когда раздался стук в дверь гримуборной, она нервно крикнула: «Петр, Варвара Андреевна, да входите же скорее!»

Об этом случае в театре с радостью говорили больше месяца. Все поздравляли Любовь Акимовну. Она уже четверть века жила под своей театральной фамилией, имела звание заслуженной артистки. Любовь Акимовна дважды была замужем и оба раза неудачно. И теперь жила одна в центре Киева.

Петр Серко был ее первой любовью. С тех школьных лет прошло почти четыре десятилетия, но, увидев и узнав его сегодня в театре, она поняла, что первая любовь, скорее всего, станет и последней. Подвезли Варвару Андреевну до ее дома, а потом поехали с Петром к нему. Опытный разведчик прилагал все свое мастерство, чтобы не выдать мыслей, проносившихся в его сознании. «Глория, Глория, Глория!» — стучало в его мозгу. И уже перед самым своим домом он принял решение: «Я ведь с Глорией изменил Любе! А теперь… Бог прокладывает мой путь».

Войдя в уютную, хорошо обустроенную квартиру, Любовь Акимовна прижалась спиной к двери и произнесла с оттенком некоторой театральности:

— Не поверишь, Петр, все годы я твердо знала, что еще встречу тебя. Обязательно! Я ни о чем не спрашиваю. Лишь всей душой, всем нутром своим чувствую, что ты одинок, ни с кем не связан узами Гименея.

Петр взял ее руку и прижался к ней горячими губами. Она бросилась в его объятия, и Петр чувствовал, сколь сильно и призывно стучит ее сердце. Через минуту он услышал:

— Целоваться в меховой одежде все равно что есть апельсины с кожурой!

…Чай они пили утром, за завтраком.

Потом быстро у них все сладилось. Через полгода расписались, объединили квартиры. Зажили уютной жизнью, приносившей обоим покой и радость. Характер Любы, ее образ мыслей, взгляды на жизнь, житейские привычки — все более чем устраивало Петра Серко. И вскоре он ощутил, что чувства Любы к нехму не только наполнены страстью женщины, но и окрашены материнской заботой.

Он оправдывал себя перед Глорией и дочерьми тем, что их разлучила, помимо его воли, сама жизнь. Жестокая и непредсказуемая.

* * *

Петр Тарасович принес с рынка букетик первых подснежников и преподнес их Любови Акимовне, у которой был свободный от театра день. На дворе набирала силу весна 1985 года. К рулю управления страной пришел Горбачев.

После утреннего чая супруги поехали в Осокорки, на дачу. В комнатах было сыро, и они затопили печь.

В театре, в доме Виталия Порфирьевича, где Любовь Акимовна также была радушно принята, только и говорили о надеждах, вспыхнувших в кругах интеллигенции в связи с приходом нового генсека.

— Знаешь, Петрусь, я очень часто думаю о том, что прежние руководители — один Шелест чего стоил — привели страну к пропасти. Понимает ли это Горбачев? — неожиданно завела политическую дискуссию Любовь Акимовна. — Ведь столько жулья кругом развелось. Не поверишь, мне даже предлагали «купить» звание народной артистки. Даже сумму называли…

— А ты знаешь, Люба, что мне на днях сказал дворник прежнего моего дома? «Гутарит-то он гладко, а вот мы посмотрим, будет ли в деле сладко».

— Странный этот человек. Я все думаю, как и зачем он к нам ходит?

Петр промолчал, хотя и мог бы сказать, что по заданию КГБ.

— Жулья много, это верно, — согласился он с женой. — Начальство ворует, почему же остальным сидеть в стороне? Ты обратила внимание, что почти каждый стремится заполучить диплом высшего учебного заведения? Не само образование, а именно диплом. А спрос рождает предложение, «корочки» появились в продаже. Дворнику я, Любочка, отказал от дома. Хватит! Ты бы видела, как его пышные, опущенные книзу усы, как у Тараса Бульбы, при этом нервно зашевелились. Он хотел было что-то сказать, но передумал, махнул рукой и ушел.

Люба удовлетворенно кивнула. И тут же забыв о незваном посетителе, который им обоим изрядно надоел, продолжила мысль о заполнивших жизненное пространство нечестных людях.

— Да и у нас в театре косяком пошли актеры, не желающие трудиться. Только и думают, как стать любимцами Щербицкого, получить звание, премию, квартиру…

— Вот увидишь, Люба, скоро все изменится, — убежденно произнес ее супруг. — Весна на дворе!

* * *

В Киеве оказалась проездом, ненадолго великая балерина Майя Плисецкая. Они встретились с ней в доме главного режиссера театра русской драмы.

Майе Михайловне почему-то показалось, что Петр Тарасович — известный украинский писатель, и она заговорила о том, что мечтает написать книгу о своей жизни, и не столько сценической — об этом могут написать и другие, — сколько человеческой.

— Не думайте, что если я стала известной, то этим была отгорожена от всех безобразий, творимых в стране.

— А мы-то, грешные, считали, что вы на Олимпе живете, — искренне изумился Петр.

— Чем выше Олимп, тем больше подлецов. Но я конкретно о тех, кого в обязательном порядке пристегивали ко мне в любой зарубежной поездке. Дармоеды, соглядатаи, не знающие ни единого слова ни на одном иностранном языке. И занятие-то какое — выискивать малейший повод, чтобы раздуть целое «дело», сочинить историю, выставить себя в геройском свете. Хотела, мол, остаться, сбежать. Если бы не мы, не наша зоркость…