Рыбка из «Аквариума» - [103]

Стрешнев от неожиданности поперхнулся, а Серко, который и без того знал, что их разговор записывается на пленку, теперь в этом окончательно убедился. «Пусть сразу знают, с кем имеют дело», — подумал Петр.

— Вы, бывший полковник Серко, оказывается, еще и инакомыслящий, диссидент! Теперь мне понятен истинный смысл вашего рапорта! — Психолог не был ни следователем контрразведки, ни дознавателем «Аквариума», он извлек из кармана серебряный портсигар заграничной работы и закурил. И, помолчав, продолжил:

— Преступление, которому нет прощения, — это измена родине! Я знаю, вы любили афоризмы. Вот что говорил в таких случаях Чернышевский: «Для измены родине нужна чрезвычайно низкая душа». Вам ясно?

— Я не предавал свою родину! Прошу это учесть! Мою любовь к родине, к женщине, которая хоть и отказалась нам помогать, но была верной двадцать лет! Она не совершила ни единого промаха, который бы мог принести нам вред. Если хотите, она достойна награды! Нашим орденом!

— Да! С психикой у вас не все ладно! Это ясно!

— Вы шутите, полковник! Да, мой последний поступок — рапорт — необычен. Пусть это неверный поступок. Но разве может один неверный поступок перечеркнуть все мною содеянное во благо моей родины? У меня два долга: один — советского офицера, сотрудника ГРУ, другой — человека, мужа, отца трех дочерей! Какой долг важнее? Первый я исполнил под завязку! И все, что было связано с ним, уйдет со мной в могилу. Я обязан исполнить мой второй долг: стать настоящим мужем и отцом!

— Вы соображаете, что говорите?

— Стоит ли тратить на меня драгоценное время? Требую встречи с генералом Мещеряковым, Зотовым, Петром Ивановичем Ивашутиным. Я устал! Поскольку я в больничной палате, я имею право на это! А вы не человек. Вы машина. Уйдите, прошу вас! — И Серко бросился на железную койку.

* * *

Вторым, кто посетил Серко в палате психиатрического отделения госпиталя, был человек, который сразу заявил о цели визита:

— Мне поручено возглавить дознание по вашему делу.

Прежде чем ответить, Серко пристально оглядел вошедшего. Увидел тучноватого для своих лет, розовощекого, по всей вероятности молодого генерала. На нем ладно сидел мундир, сшитый, скорее всего, по спецзаказу. Белоснежную рубашку с модным накрахмаленным воротничком, стиранную в спецпрачечной, он надел сегодня, и ясно было, что он менял сорочки каждый день. И сияющие глянцем полуботинки ему драили каждое утро. В тусклых глазах его не выражалось ничего, кроме собственного превосходства.

— Дело! Следственное разбирательство может иметь место при наличии состава преступления. Его нет! Честно поданный рапорт — это не преступление. Можно было отказать, и все. Неужели не ясно, что кто-то ошибается — и жестоко, что на моем примере будут запуганы другие. Все только учтут мой «отрицательный» для них опыт — быть предельно честным с начальством. Позвольте лучше мне выступить на широком партсобрании, и, если необходимо, я повинюсь. А нет, я должен все объяснить руководству ГРУ.

— Это все вы сейчас повторите дознавателю, — генерал распахнул дверь. — Входите, полковник, и приступайте!

Петр Серко сел на койку. Вошедший полковник держал стул в руке, под мышкой у него была красная кожаная папка. Пока дознаватель усаживался и раскладывал на коленях папку, Серко разглядывал его и думал: «Дорвавшись до власти — неважно какого уровня, — такие забывают все, кроме себя. Безраздельная власть… Кто держит ее в руках — презирает всех нижестоящих!»

— Значит так, Петр Серко, сразу предупреждаю: я — человек крутой! — «поприветствовал» его с ходу дознаватель.

Он мог бы и не представляться. Серко и сам видел, что такой мог в три приема осушить бутылку водки, закусить соленым огурцом и быть счастливым. Ни во что другое он «вникать» не способен и не будет. Убивать надо умеючи и, прежде всего, улыбаясь, вспомнил Серко наставление одного из «слонов» Академии. Такие вот и отправляли на тот свет в тридцать седьмом. А потом выпивали и закусывали.

— Да, все вы здесь «крутые»… Уже отравили мне мозг своими шприцами, вышибли память о жене и родных. Я устоял бы против любых истязаний и мук чужих контрразведчиков. А тут свои тебя добивают.

Серко взглянул в глаза дознавателя, и этот матерый выбиватель признаний не выдержал его взгляда, опустил глаза, полез за бумагой в папку. Однако быстро вошел в роль:

— Вижу, что ты дубина стоеросовая, а не полковник! Человек пришел и желает оказать услугу, чтобы тебе же спокойней жилось. А ты, хрен моржовый, не хочешь этого понять. Яму себе роешь. И довольно глубокую. Ухвати ты это своими мозгами, мудак, пораскинь ими. Кого только посылают за границу!

— Это верно! Не тех людей, — согласился Серко. — Поэтому мы вряд ли поймем друг друга. И говорить я с тобой не желаю. И не стану!

— Да я тебя…

— Не расходись! Здесь тебе не камера, и мы не на Ходынке, — Серко вскочил и шагнул в сторону дознавателя.

Того как ветром сдуло. Бумаги рассыпались по полу. Серко собрал их, заложил в папку и протянул ее полковнику.

— Давай, друг, по-честному. Ты же человек! И, наверное, хороший! Любишь жену и детей! Я тоже. А зачем строишь из себя крутого? Служба! Так вот я и говорю, служивый, и в последний раз — дайте мне возможность поговорить с руководством! Если нет, — Серко повысил голос, — кончайте эту комедию. Я здесь больше ни с кем говорить не буду!