Рыбалка в Америке - [31]

На обратном пути к ручьям я нашел насекомых. Они обнаружились внутри сборного железного домика — одного из тех, что продавались по восемьдесят центов за квадратный фут. На двери висела табличка:

НАСЕКОМЫЕ

ПОЛУВОСКРЕСНОЕ ПРЕКЛОНЕНИЕ ПЕРЕД ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Однажды славным зимним днем в Сан–Франциско шел дождь, а мне привиделся Леонардо да Винчи. В то время моя женщина батрачила, как проклятая, дни напролет, включая воскресенья. В восемь утра она ушла в «Пауэл и Калифорнию». А я, как последний дармоед, весь день тупо просидел на одном месте и промечтал о Леонардо да Винчи.

Я представлял, что он служит в компании «Удочки Юга» — разумеется, носит другую одежду, разговаривает на другом языке, и биография у него тоже другая — вполне возможно, его детство прошло в Америке, скажем в Лордсбурге, Нью–Мексико, или в Винчестере, Вирджиния.

Я представлял, как он изобретает вращающуюся приманку для рыбалки в Америке. Сначала идея просто крутится у него в голове, потом он возится с железом, красками и крючками, пытаясь соединить их то так, то иначе, затем приспосабливает некий механизм, потом отказывается от него, снова строит механизм, но уже другой, и, наконец, приманка готова.

Он зовет начальство. Те смотрят на приманку и валятся в обморок. Леонардо да Винчи стоит над их неподвижными телами, держит в руках приманку и дает ей имя. Отныне она зовется «Тайная Вечеря». Затем он приводит начальников в чувство.

Проходит месяц, и рыболовная приманка становится сенсацией двадцатого века, оставив далеко позади такую ерунду, как Хиросима или Махатма Ганди. Миллионы «Тайных Вечерь» продаются по всей Америке. Тысячу штук заказывает Ватикан, несмотря на то, что у них там нет ни одной форели.

Сыпятся награды. Все тридцать четыре экс–президента Соединенных Штатов говорят:

– «Тайная Вечеря» — предел моих мечтаний.

ПЕРО ДЛЯ РЫБАЛКИ В АМЕРИКЕ

Он поехал в Чемолт, восточный Орегон, рубить к рождеству елки. Очень маленькая компания наняла его на эту работу. Он рубил деревья, сам готовил себе еду и спал на кухонном полу. Было очень холодно, и землю покрывал снег. Пол жесткий. Где–то там нашлась старая летная куртка. Она спасала его от холода.

Единственной женщиной, которую он смог найти в округе, оказалась индейская скво, весившая не меньше трехсот фунтов. У нее имелись две пятнадцатилетние дочки–близняшки, и он решил, что будет спать с обеими. Но скво ясно дала понять, что он может спать только с ней. В этом деле она соображала неплохо.

Люди, на которых он работал, ничего ему не платили. Они сказали, что, когда он вернется в Сан–Франциско, отдадут все деньги сразу. Он согласился на эту работу только потому, что был сломлен — по–настоящему сломлен.

Он ждал денег, рубил среди снега елки, спал со скво, готовил себе скудную пищу — на хорошую у них не хватало средств — и мыл посуду. Потом засыпал на кухонном полу, укрывшись летной курткой.

Когда елки наконец увезли в город, хозяева сказали, что денег у них все еще нет. Пришлось торчать в Окленде и ждать, пока они продадут деревья и соберут нужную сумму.

— Замечательная елка, м'эм.

— Сколько?

— Десять долларов.

— Слишком дорого.

— Вот прекрасная елка всего за два доллара, м'эм. На самом деле, это только половина елки, но ее можно поставить у стены, и она будет прекрасно смотреться, м'эм.

— Беру. Я поставлю ее около барометра. Эта елка точно такого же цвета, как платье королевы. Беру. Два доллара, говорите?

— Совершенно верно, м'эм.

— Добрый день, сэр. Да–да… Ах–ха… Да–да… Что вы говорите? Вы хотите положить рождественскую елку в гроб вашей тетушки? Да–да, понимаю… Такова была ее воля… Сейчас посмотрим, чем я смогу быть вам полезен, сэр. Да, размеры гроба у вас с собой? Замечательно… Вот вам прекрасная гробовая рождественская елка.

В конце концов он получил свои деньги, приехал в Сан–Франциско, съел стейк в ресторане «Ле Буф», запил «Джеком Дэниэлсом»[48] отправился на Филмор, нашел молодую черную проститутку и отвел ее в отель «Водопад Альберта Бэйкона».

На следующий день он нашел на Маркет–стрит самый дорогой канцелярский магазин и купил в нем за 30 долларов ручку с золотым пером.

Он отдал ее мне со словами:

— Пиши ею, только сильно не нажимай, потому что перо у этой ручки золотое, а все золотые перья очень впечатлительны. Через некоторое время они вбирают в себя личность писателя. И никто другой уже не может ими писать. Ручка становится чем–то вроде тени. То есть единственной ручкой. Береги ее.

Я слушал его и думал о том, что это прекрасное перо для рыбалки в Америке может сделать с прижатыми к бумаге прохладным дыханием зеленых деревьев, берегом ручья, нежными полевыми цветами и темными плавниками рыб.

ПРЕЛЮДИЯ К МАЙОНЕЗНОЙ ГЛАВЕ

«Эскимосы проводят среди льда всю жизнь, но в их языке нет слова, означающего лед»

— «Человек: Первый миллион лет», М. Ф. Эшли Монтэгю[49]

«Человеческий язык в чем–то подобен, а в чем–то радикально отличается от средств коммуникации животных. Несмотря на то, что у нас нет точного представления об истории эволюции, существуют различные гипотезы, отвечающие на вопрос о происхождении языка. Есть, к примеру, теория «бу–бу», суть ее в том, что язык развился из попыток подражать голосам животных. Или теория «динь–дон» — что он вырос из обмена звуковыми сигналами. Или «пух–пух» — язык начался с окриков и восклицаний… У нас нет способа узнать, говорил ли прачеловек, останки которого находят сейчас при раскопках… Язык не оставляет следов — по крайней мере до того, как становится письменностью…»